– И быть не может! – рявкнул Мадатов; грозный его голос пошел гулять меж каменных стен; князь оборвался, выждал паузу и заговорил тише: – Алексей Петрович пустыми словами бросаться не будет. Мне он может приказать. И я привезу Измаил-хана в Тифлис. Но для этого придется перебить половину Нухи. Весь город зальется кровью. Нужно нам это, а?

– Не нужно, – согласился Новицкий. – Потому Алексей Петрович и не отдал такого приказа. Я везу Измаил-хану письмо, в котором командующий Кавказским корпусом генерал от инфантерии Ермолов еще раз перечисляет преступления, совершенные в Шекинском ханстве, требует наказать виновных и обеспечить в будущем порядок, согласно законам…

– Он выслушает письмо и тотчас о нем забудет, – оборвал его Мадатов на полуслове. – Что дальше?

Сергей поежился и постарался подбирать слова и фразы как можно круглее и безопаснее.

– Предполагается, что в таком случае нам не следует торопить события, а положиться на время, судьбу, Бога или Аллаха. Измаил-хан ведет крайне нездоровый образ жизни – пьянствует, распутничает. По имеющимся сведениям он уже тяжело болен, подвержен приступам колик – печеночных, почечных… может быть, геморроидальных, – добавил он и усмехнулся одним уголком рта, зная, что князь не способен оценить его шутку.[13]

Мадатов вскочил и зашагал по комнате от стола и до двери. После третьего поворота он снова стал против Новицкого.

– Значит вот что придумали вы вдвоем, ты и грек этот, как его… Пафнутий…

– Артемий Прокофьевич.

– Ну да, помню его еще с Виддина. Алексей Петрович знает об этом?

– Возможно, догадывается, – уклончиво ответил Сергей, решив не отрицать очевидное.

Валериан закусил ус, пожевал, отпустил и медленно опустился на стул.

– Скажи, Новицкий, зачем вам это понадобилось?

– Имеются опасения, – заговорил Сергей столь ненавистным ему самому чиновничьим говорком, – что в случае неудачи нашей экспедиции в Дагестан властитель Шекинского ханства может поддаться искушению и выступить заодно с возмутившимся уже Сурхай-ханом. В таком случае наши и без того небольшие силы окажутся зажатыми…

– Я его не боюсь! – гаркнул Валериан.

Он резко наклонился вперед и схватил Сергея за плечи. В железных пальцах князя Новицкий почувствовал себя то ли кроликом в волчьих лапах, то ли козленком в когтях орла. Он постарался расслабиться, оставить лицо невозмутимым, не искаженным ни гримасой испуга, ни безрассудной усмешкой.

– Пусть собирает силы, пусть попробует выступить! Я возьму батальон с двумя батареями, и через полчаса от всей его силы останутся только ошметки! Но если его не будет, мне трудно понять, Новицкий, куда следует бить. Он негодяй, я это знаю лучше тебя. Я видел людей, которых он запытал до смерти. Армяне, грузины, евреи, татары, русские – все, кто только попался мерзавцу. Но когда… – Валериан растянул губы в улыбке, но глаза его смотрели прямо и жестко. – Когда его схватит слишком сильная колика, на его месте мы увидим осиный рой. Их окажется слишком много, этих мелких, жужжащих, жалящих. С ними управиться будет куда труднее…

Новицкий собирался ответить, но в дверь постучали знакомым уже образом – три удара. Мадатов отпустил Сергея, выпрямился и крикнул несколько слов по-армянски. Новицкий понял только: «Ты кто?.. Заходи…» На всякий случай он поднялся и поправил кинжал. Но хозяин повелительным взмахом руки приказал ему сесть.

– Что может случиться, если я в доме? Это Софью я так берегу, а о себе и сам позабочусь.

Пожилой армянин, которого Новицкий встретил внизу, по должности вроде комендант замка, уже был в комнате и, склонив голову, ждал, когда же князь прикажет ему говорить. Мадатов кивнул, и комендант быстро выпалил несколько фраз, сопровождая их жестами. Пантомима, сообразил Сергей, обращена была только к нему, к чужаку, не знавшему языка, но все-таки гостю. Когда Мадатов заговорил, Новицкий уже догадался, о чем шла речь.

– Человек прискакал из-за гор. Привез письмо и две пули. Одна в бедре, другая около шеи. Много крови потерял, говорить почти и не может. Крепость Чираг в осаде. Пойдем, Новицкий, посмотрим, почитаем письмо.

Во дворе, окруженный стражниками, стоял небольшой конек, серый как по истинному своему цвету, так и из-за дорожной пыли. Животное, хоть и держалось на ногах, то и дело бессильно роняло голову, натягивая поводья. Всадник выглядел еще хуже. Сергей только взглянул в его сторону и поднял руку, подзывая вахмистра.

– Поднимайте людей! Седлайте…

Прибывший полулежал в седле, цепляясь за переднюю луку, но, увидев Мадатова, выпрямился, как мог. Одеждой он походил на горцев, но, только заговорил, Сергей узнал в нем человека служилого.

– Ваше сиятельство! Пакет от его благородия капитана Овечкина. Люди Сурхая у крепости. Есть нечего, вода кончается, зарядов почти не осталось.

Он выпалил заученный, видимо, накрепко текст, протянул письмо, которое вынул из-под бешмета. Мадатов приблизился и взял лист, согнутый, обмотанный крест-накрест шпагатом и залитый поверху сургучом. И только гонец понял, что выполнил поручение, глаза у него закатились, и он повалился набок с коня на руки подбежавших людей.

Управляющий крикнул, и четверо побежали, понесли раненого по двору куда-то вглубь имения, к дальним его постройкам. Ван-Гален, тоже спустившийся вниз, уступил дорогу и проводил раненого взглядом. На лице его, впрочем, Новицкий не обнаружил ничего, кроме простейшего любопытства.

А голос Мадатова уже гремел над двором. Есаул, командир конвоя, как понял Сергей, с тремя казаками уже направлялся к воротам.

– …Скажешь полковнику, пусть накормят людей и строят. Лагерь сворачивать. Буду там через час. Отставить, вахмистр! – крикнул Мадатов, увидев собирающихся драгун. – Остаетесь до завтра!

Он повернулся к Новицкому.

– Спешить тебе некуда. Измаил-хан от своего гарема никуда не уедет. Побеседуешь вечером с Софьей, вспомните Петербург, знакомых, театры, гостиные. Ей со мной не очень-то весело, знаю. Редко видимся, а в ее положении… – Он оборвал себя сам и, глядя на ставшего рядом Ван-Галена, отдал короткое приказание коменданту; затем повернулся опять к Новицкому. – Наш разговор не забудь! Я в ваши дела мешаться не буду, но… Впрочем, оставим… Vous, Major, pour moi, tout de suite.[14]

Французский выговор Мадатова был страшно дурен, но жест очень красноречив. Толстый указательный палец, поросший черным и жестким волосом, качнулся к груди Ван-Галена и далее указал за ограду. Испанец вытянулся, звякнул негромко шпорами и обернулся, отыскивая взглядом коня, но к нему уже подбежал слуга, держа в поводу каракового жеребца с узкой, маленькой головой и неожиданной мохнатой щеточкой у каждого копыта.

– Votre dragon… – Мадатов не стал искать слова, только покачал головой. – C’est mieux. Beaucoup mieux pour la montagne.[15]

Ван-Гален проверил, хорошо ли затянута подпруга, легко,