– Вы меня с кем-то спутали, наверное. В жалком положении оказались героические хорватские усташи, которых Муссолини сначала приютил в Италии, выделил им жилье и возможность издавать свои газеты и готовить свои силы, а потом, после нажима властей Югославии, всех просто арестовал. И бросил в тюрьмы на острове Липари и в Сардинии. Сам поглавник был посажен под домашний арест в Сиене… В Югославии в этом смысле мне было все-таки попроще. Поскольку моя военная служба закончилась в Крыму, я нашел себе другую специальность и занялся ремонтом судов и судовых двигателей. Работал в Пуле, в Триесте, в Шибенике, в Трогире, в Сплите – везде, где есть верфи и есть суда. А после того, как Италия аннексировала Далмацию и учредила провинцию Спалато, продал свой дом в Солине под Сплитом – и перебрался в Загреб. Если вас интересуют документы о продаже дома, могу предоставить.

– Меня интересуют все документы, – грозно заявил Кватерник. – И я их обязательно изучу!

Гермоген кашлянул. Евген Кватерник повернулся к нему.

– Полагаю, отец Петр дал вполне удовлетворительные пояснения. А оставшиеся детали легко можно уточнить в обычном порядке.

– Этим я и займусь! – угрожающе пробурчал Кватерник. Как же он не любил, когда у него вырывали добычу из рук!

– Займитесь, конечно, – кивнул Гермоген. – Только не оставьте мою церковь без священников! Вы и так уже разогнали всех священников-сербов. А разгоните моих – кто будет служить в Хорватской православной церкви? Руководить которой мне доверил сам поглавник? – Он посмотрел на Петра. Сейчас престарелый митрополит выглядел бодрым и собранным – только очень злым. – Идите в Преображенский собор и служите там. К вам претензий нет!

Но когда Ковалев уже подошел к двери, митрополит выстрелил ему в спину острым вопросом:

– Учителем греческого языка в вашем училище был Николай…

– Что вы… – Ковалев лихорадочно пытался припомнить и с ужасом чувствовал, что у него это очень плохо получается. – Вы, наверное, ошиблись… Его звали не Николай, отнюдь… И он преподавал не только греческий язык, но и…

Митрополит, чуть наклонив голову, выжидательно смотрел на него. Вместе с ним ел глазами Петра и Кватерник.

Вспомнил, слава те, Господи, наконец!

– Не Николай, а Сергей Петрович Кипарисов. Помимо греческого, он преподавал еще и церковное пение.

– А его супругу звали…

– Кирси.

– Что еще за Кирси? – Лицо Гермогена потемнело. – Таких матушек не было и быть не могло! Это не православное имя!

– Она же была финкой. Кирси на их языке значит «Вишенка». Она и была румяной, как настоящая вишенка. А в крещении ее назвали Екатериной.

Кватерник поднялся на ноги и подошел вплотную к Ковалеву:

– Если она финка, возможно, она репатриировалась в Финляндию. Как думаете, с ней можно связаться? У нас в Хельсинки работает посол, господин Бошнякович, он мог бы выполнить это поручение.

– Прекрасная мысль! – улыбнулся Ковалев. – Она была чудесная, добрая женщина. Угощала нас пирожками с мясом и с клюквой. Ведь мы были такие голодные. Был бы счастлив получить от нее какую-то весточку.

– Мы тоже. – Кватерник сверлил его взглядом. – Сегодня же направлю запрос послу.

«Только ответить ему будет нечего. Потому что Екатерина-Кирси так и не уехала ни в какую Финляндию, а лежит на кладбище неподалеку от своего дома. Умерла от угарного газа – старая печь с негодной трубой, сырые дрова. Спасибо ребятам, которые так дотошно подготовили мою «легенду», ничего не упустили, ничего не забыли, словно предчувствовали, что проверки и перепроверки могут быть такими жесткими», – подумал Ковалев, наконец покинув резиденцию митрополита.

Едва сдерживая нетерпение, Владимир Бакарич окликнул пожилого бойца в пилотке-титовке:

– Где Старый? Срочно нужен!

– Отдыхает. – Боец кивнул на большой стог сена. Рядом с ним стояли еще два партизана с винтовками.

– Где? – не понял Бакарич.

– Да прямо в стогу и отдыхает. Мягко – и сапоги можно скинуть, до крови уж натер себе ноги, наверное.

Бакарич направился к стогу. Боец тем временем выкрикнул пароль, чтобы Тито не выстрелил невзначай в Бакарича, приняв его за чужого.

Лицо Тито было хмурым, к волосам прилипли сухие соломинки.

– Старый… – Бакарич наклонился к нему, и глаза его внезапно просияли. – Ты – гений!

Тито метнул на него изумленный взгляд.

– Когда ты сказал мне заняться итальянской частью Далмации и искать там, я подумал, что это больше похоже на шутку – поди найди иголку в стоге сена. Пока не обнаружил в Задаре синьору Аллегру Донателли. Аллегре принадлежит роскошная вилла на западной окраине Задара – неподалеку от порта и яхт-клуба, и в то же время немного в стороне от них, в удивительно тихом месте, со своим песчаным пляжем и оливковой рощей. В этой вилле любит отдыхать ее сестра Рафаэлла – супруга генерала Этторе Бастико.

– Черт побери… Ради этого стоило пройти все горы Боснии… Жена самого Бастико, сто дьяволов ему в душу! Бакарич, да это ж, как если бы вершина Копаоника вдруг зазеленела зимой! – воскликнул Тито, улыбаясь. – И кто теперь не даст нам выполнить задание советского командования и не пустить фашистов на Мальту?

Он заразительно расхохотался, потирая руки:

– Нет больших подкаблучников на свете, чем итальянские мужчины! И чем богаче украшен золотом его мундир и круче его фуражка, тем больший он подкаблучник. Сам Муссолини чего стоит – всем известно, что им помыкает его нынешняя любовница Клара Петаччи и ее мамаша Джузеппина. Да и от донны Ракеле, официальной жены, он тоже периодически получает ценные указания. И генерал Бастико не станет исключением! Мы ему просто не позволим!

Бакарич смущенно замялся.

– Есть только одно но, – выдавил он из себя. – Рафаэлла Бастика обычно ездит к сестре одна. Она всего лишь раз посещала Задар вместе с генералом, да и то давно. Поэтому дело придется иметь с женщиной. И лучше, если с нашей стороны это тоже будет женщина.

Тито задумался.

– Легче найти сто отважных бойцов, чем одну такую женщину, честно говоря, – произнес наконец он.

– Среди наших партизанок ее, пожалуй, и не сыщешь. Но мне кажется, я знаю, где искать.

– Поделишься этим секретом со мной? – требовательно спросил Тито.

– На то он и секрет, чтобы ни с кем им не делиться…

Диана тяжело дышала, ее серые глаза казались почти черными из-за гнева, душившего ее.

– Нет, нет – и еще раз, нет! Я не знаю итальянского, кроме буквально нескольких слов. И