У Скунса до сих пор не было определенного плана похищения девушки. Он говорил сначала, что прокрадется в лагерь к ее палатке ночью, но это, конечно, было рискованное предприятие. Если бы ему и удалось добраться до палатки своей девушки, не будучи принятым за врага-конокрада, то он мог разбудить другую женщину, и тогда поднялся бы страшный шум. Но и если бы Скунс смело явился в лагерь как гость, то, несомненно, старик Бычья Голова, отец Пикс-аки, разгадал бы истинную цель его посещения и тщательно следил бы за дочерью. Теперь сделанное нами открытие, что вниз по реке к лагерю гровантров продвигается военный отряд, давало Скунсу простой выход.

– Я знал, что мой дух-покровитель не оставит меня без помощи, – объявил он вдруг днем со счастливым смехом, – и вот видишь, путь, которым мы пойдем, теперь ясен. Мы смело въедем в лагерь и направимся к палатке великого вождя Три Медведя. Я скажу, что наш вождь послал меня, чтобы предупредить о движении к гровантрам военного отряда. Мол, мы сами видели следы на речных отмелях. Тогда гровантры станут стеречь своих лошадей, устроят неприятелю засаду. Будет большое сражение, сумятица. Все мужчины бросятся в бой, и тут‐то настанет мой час. Я позову Пикс-аки, мы сядем на лошадей и улизнем.

Всю ночь мы ехали быстро и на рассвете увидели широкий темный разрез, рассекающий равнину, – там текла Миссури. Накануне вечером мы перебрались через Джудит и теперь продвигались по широкой тропе, изборожденной глубокими следами волокуш и кольев для палаток многочисленных лагерей пикуни и гровантров, кочующих между великой рекой и горами к югу от нее.

Солнце стояло еще невысоко, когда мы наконец подъехали к окаймленной соснами долине реки и увидели внизу широкую и длинную низину в устье Джудит. Триста или даже больше белых палаток гровантров виднелись среди зелени тополевой рощи. Сотни лошадей паслись в долине, поросшей полынью и кустарниками. Тут и там галопом скакали всадники, перегоняя табуны на водопой или ловя лошадей для очередной охотничьей вылазки. Хотя мы были еще милях в двух от лагеря, до нас уже доносился его неясный шум: крики, детский смех, пение, треск барабанов.

– Ну, – воскликнул Скунс, – вот и лагерь! Сейчас начнется страшная ложь. – Затем добавил более серьезным тоном: – Смилостивись, великое Солнце! Смилостивись, подводное существо, мое видение! [10]Помоги мне получить то, чего я здесь ищу.

Да, юноша был влюблен. Амур губит сердца краснокожих, так же как и белых. И – сказать ли? – любовь краснокожих, как правило, прочнее, вернее.

Мы въехали в лагерь, провожаемые изумленными взглядами. Нам показали палатку вождя. Мы слезли с лошадей у входа, какой‐то юноша взял их под уздцы, и мы вошли. В палатке было три-четыре гостя, с удовольствием закусывавших в этот ранний час и куривших. Вождь жестом пригласил нас сесть на почетное место, на его ложе в глубине палатки. Он был массивный, грузный мужчина, типичный представитель племени гровантров («больших животов»).

Трубку передавали по кругу, и мы в свой черед затянулись несколько раз. Один из гостей что‐то рассказывал. Когда он закончил, вождь обратился к нам и спросил на чистом языке черноногих, откуда мы. В то время почти все старшее поколение гровантров бегло говорило на языке черноногих, но черноногие совершенно не умели говорить на языке гровантров. Язык последних слишком труден, чтобы кто‐нибудь, кроме родившихся и выросших среди их племени, мог ему научиться.

– Мы приехали, – ответил Скунс, – с Желтой реки (Джудит), из местности выше устья Теплого родника (Уорм-Спринг). Мой вождь Большое Озеро посылает тебе этот подарок, – юноша вынул и передал длинную плетенку табака, – и просит тебя курить с ним, как с другом.

– Так, – сказал Три Медведя, улыбаясь и откладывая в сторону табак, – Большое Озеро – мой друг. Мы будем курить с ним.

– Мой вождь поручил мне также передать тебе, что ты должен как следует стеречь своих лошадей, потому что наши охотники обнаружили следы военного отряда, направляющегося в эту сторону. Мы сами – этот белый, мой друг, и я – тоже напали на их следы. Мы видели их вчера утром на реке выше по течению. Там двадцать или даже тридцать человек пеших. Может быть, сегодня ночью и, уж конечно, не позже следующей ночи они нападут на ваш табун.

Старый вождь задал много вопросов; он интересовался, какого племени может быть этот отряд, где именно мы видели следы и тому подобное. Скунс отвечал как мог. Затем нам подали вареное мясо, вяленое спинное сало бизона и пеммикан, и мы позавтракали. Пока мы ели, вождь разговаривал с другими гостями. Скоро они ушли – как я предположил, сообщить другим новость и подготовить внезапное нападение на участников предстоящего набега. Три Медведя объявил нам, что его палатка – наша палатка и что наших лошадей покормят. Внесли и сложили у входа наши седла и уздечки. Я забыл упомянуть, что Скунс спрятал свой драгоценный узел далеко от лагеря на нашей тропе.

После завтрака мы курили, а вождь задавал нам разные вопросы, касающиеся пикуни. Потом Скунс и я прошлись по лагерю и спустились на берег реки. По дороге юноша показал мне палатку своего будущего тестя. Старик Бычья Голова был знахарем, и жилище его снаружи покрывали символы особой силы, данной ему в видениях: изображены были черной краской два громадных медведя гризли, а под ними – круглые красные луны. Мы посидели у реки, поглядели на плавающих в ней мальчиков и юношей. Но я заметил, что мой спутник наблюдает за женщинами, которые все время подходили набирать воду. Очевидно, та, которую он так хотел увидеть, не появилась, и мы спустя некоторое время пошли обратно к палатке вождя. Позади палатки две женщины душили толстого четырехмесячного щенка.

– Зачем они убивают собаку? – спросил я.

– Тьфу, – ответил Скунс, скривившись, – это угощение для нас.

– Угощение для нас?! – повторил я в изумлении. – Ты хочешь сказать, что они собираются приготовить на обед собаку и думают, что мы будем ее есть?

– Да, гровантры едят собак. Они считают, что собачье мясо лучше бизоньего и вообще всякого другого. Да, они приготовят тушеное собачье мясо