Находясь в этом темном и враждебном месте, Кабаррюс добилась благосклонности своих тюремщиков, сделав наброски их портретов – в юности она обучалась ремеслу художника. Воспользовавшись письменными принадлежностями, которые ей удалось получить взамен, она сочиняет жалобные послания своему возлюбленному, а тем временем призрак Революционного трибунала все ближе и ближе.
Тальен не в тюрьме, но его жизнь и свобода висят на волоске. На нем черная метка – сделанная рукой самого Робеспьера. Против него свидетельствуют не только его любовные связи с аристократкой и его коррумпированное и беспринципное поведение в Бордо[46]. Робеспьер с подозрением относится к прежним связям Тальена с депутатом Жоржем Дантоном (которого Робеспьер помог отправить на эшафот в апреле 1794 года за коррупцию и контрреволюционные намерения). Еще до этого Робеспьер возражал против кандидатуры Тальена из-за его предполагаемой причастности к сентябрьским убийствам 1792 года (2–4 сентября). До убийств дело дошло из-за обуявшей город паники: военная обстановка резко ухудшилась. Известие о падении в конце августа 1792 года Вердена, последней оборонительной крепости, защищавшей Париж от вторжения прусской армии, привело, с одной стороны, к массовой мобилизации, чтобы укрепить фронт, а с другой – к слепой решимости уничтожить контрреволюционеров, содержавшихся в городских тюрьмах. Оправданием террора служили слухи о «тюремном заговоре» аристократов – именно они подстегнули парижских радикалов, которые группами обходили городские тюрьмы и убивали направо и налево.
Робеспьер публично защищал и оправдывал эти массовые убийства как проявление народной воли, заявляя даже (с бессердечной неточностью), что был убит лишь один подлинный патриот. В частном порядке, однако ж, он был возмущен шокирующими инцидентами такого рода и позже в том же месяце заблокировал избрание Тальена в качестве кандидата от Парижа на выборах в Конвент, вынудив его выдвигаться от департамента Сены и Уазы[47].
Давняя неприязнь Робеспьера к Тальену выкристаллизовалась в ненависть в июне 1794 года, когда Робеспьер и его ближайшие политические союзники Сен-Жюст и Кутон вынудили заметно нервничавший Конвент согласиться с так называемым Законом 22 прериаля (10 июня 1794 года), облегчающим и ускоряющим вынесение Революционным трибуналом обвинительных приговоров за контрреволюционные преступления. Как и многие его коллеги, Тальен опасался, что закон может быть использован против депутатов, поэтому бросил вызов Робеспьеру на заседании Конвента, но потерпел сокрушительное поражение в дебатах. «Тальен – одно из тех лиц, – высокомерно сообщал Робеспьер депутатам, – что беспрестанно говорят о гильотине как о чем-то, что их беспокоит, дабы оклеветать и взбаламутить Конвент»[48].
Робеспьер выглядит грозным и даже пугающим[49]. Депутат Бурдон из Уазы, также протестовавший против Закона 22 прериаля, претерпел от Робеспьера настолько обидное унижение, что месяц пролежал в постели. Его состояние лишь усугубляли разлетевшиеся вскоре по Парижу слухи о том, будто он и Тальен убиты. Тальен, более крепкий орешек, после стычки в Конвенте написал Робеспьеру письмо, в котором продемонстрировал патриотизм высшей пробы. Он утверждал, что вовсе не является распутником-сластолюбцем, каковым его считают, и живет тихой, скромной семейной жизнью в доме своей матери на улице Перль в Марэ. Вместо ответа Робеспьер использовал свой авторитет в парижском Якобинском клубе, чтобы в течение 48 часов аннулировать членство Тальена там. Наводить мосты явно не входит в его намерения.
Клод Герен, еще один шпион КОС, подчиняющийся полицейскому бюро Робеспьера, организовал наблюдение за всеми передвижениями Тальена по городу[50]. Его отчеты ложатся на стол Робеспьера. Тальен понимает, что за ним следят, сообщает Герен. Он с тревогой оглядывается по сторонам, направо и налево. Он бесцельно шатается по улицам, заглядывая в рестораны и букинистические лавки, прогуливается по саду Тюильри, болтает с коллегами-депутатами, после чего заглядывает в Конвент, чтобы послушать там дебаты. О посещении тюрьмы, где томится его возлюбленная, не может быть и речи: это верная смерть для них обоих. Однако Тальен тайно передал Кабаррюс ответ: «Будь так же благоразумна, как я буду храбр, и прежде всего сохраняй спокойствие». Обманывает ли он свою бывшую любовницу? Или что-то замышляет? За пару дней до того он уверенно заявил знакомому, что «к концу недели тиран будет повержен»[51].
Квартира Леграсьё, улица Данфер (секция Шалье)[52]
Станислас Леграсьё находится в своей квартире на Левом берегу – и пишет письмо товарищам-якобинцам из своего родного города Сен-Поль-Труа-Шато, что в бывшей провинции Дофине на юго-востоке Франции. А еще Сен-Поль – родина друга Леграсьё, Клод-Франсуа Пайяна, решительного сторонника Робеспьера, который в качестве национального агента стал ведущим должностным лицом в Коммуне Парижа – то есть муниципалитете; выше его только мэр – Жан-Батист Флёрио-Леско. Скорее всего, именно влиятельность Пайяна позволила Леграсьё занять хорошо оплачиваемое место в центральном правительственном аппарате – ради которого он и отправился в столицу.
Леграсьё вне себя от волнения. Сегодня он стал свидетелем поистине драматических событий, развернувшихся на заседании Национального конвента. Робеспьер без обиняков разоблачил и осудил «иностранный заговор», цель которого – раскол нации и поглощение революции. Он обещал (перефразируя Леграсьё) сорвать пелену, скрывающую коррумпированных предателей, прячущих свои тиранические лица за улыбкой надежды. Он стоял как скала напротив своих врагов в Конвенте, олицетворяя собой Добродетель и готовый дать отпор объединившимся силам преступности и коррупции[53].
Леграсьё возмущен тем, что, несмотря на ту бездну беззакония, которую Робеспьер раскрыл своим коллегам-депутатам, собрание решило не публиковать его речь – и не рассылать ее в провинции. Таким образом, людям отказывают в праве знать добродетели непорочных и пороки коварных. К возмущению Леграсьё, враги Робеспьера пошли еще дальше: они осмелились обращаться с этим стражем свободы как с диктатором! Робеспьеру пришлось положиться на силу своего характера, чтобы выдержать прием такого рода в Конвенте.
Однако один лучик надежды пробился сквозь мрачные тучи этого дня. В тот вечер, согласно свидетельству Леграсьё, Робеспьер посетил «святилище патриотизма», то есть знаменитый парижский Якобинский клуб[54]. Клуб получил свое название в честь места, где собирались его члены, – монастыря св. Якова, бывшего доминиканского здания на северной стороне улицы Сент-Оноре, всего в нескольких сотнях ярдов от квартиры Робеспьера. С самого момента своего основания осенью 1789 года – в качестве Общества друзей конституции – клуб оказался привлекательным местом для наиболее радикальных депутатов Национального собрания. Однако членство в нем открыто и для частных лиц, приверженных патриотическому делу. Разворачивающиеся здесь дебаты – и принимаемые здесь решения – сильно повлияли на Национальное собрание. К счастью для Робеспьера, его многочисленные друзья и поклонники в клубе горячо поддержали его намерение наказать предателей, где бы те ни находились. В течение дня шляпы неоднократно – и с отчаянным энтузиазмом – подбрасывались в воздух в знак поддержки и солидарности.
Итак, завтра, сообщает Леграсьё своим друзьям в провинции, 27 июля 1794 года, якобинцы будут обсуждать выявленный Робеспьером заговор.
