Я не мог посмотреть, потому что Обоссанец все-таки набрался храбрости для атаки. Я позволил ему вонзить копье в мой щит и, пока он пытался его высвободить, отрубил ему правую руку по локоть. Пять, — подумал я. Его пронзительный визг оглушил меня, и я воспользовался моментом, чтобы забросить топор за спину и вырвать копье из щита. Мне это удалось, но времени снова вооружиться не хватило — на меня уже несся другой мунстерец. Этот был ветераном, в кольчуге и с топором, на норманнский манер.

Он сделал то же, что и я с четвертым, зацепив бороду своего топора за верх моего щита. Он потянул, и вместо того, чтобы мешать ему стащить щит, я рванулся вперед, как человек, толкающий застрявшее в грязи колесо телеги. Потеряв равновесие, он попятился. Вместо того чтобы раскроить мне шею, его топор просвистел над моим левым плечом.

Это позволило мне вонзить свой сакс ему в верхнюю часть бедра, как раз там, где кончалась кольчуга. Он вошел легко и глубоко. Когда я вытащил его, воин пошатнулся. Кровь хлынула, но он все еще мог сражаться. Слишком близко, чтобы как следует замахнуться, он ударил меня обухом топора по затылку, раз, другой, третий. У меня снова посыпались звезды из глаз. Еще несколько ударов, и я упаду. Воля к жизни взяла верх. Я снова ткнул вперед саксом, и колол, и колол. Лезвие заскрежетало по кости, и из его горла вырвался нутряной вопль. Его правая рука обмякла и повисла на моем плече, словно он был пьяницей, ищущим опоры, и для верности я пырнул его еще раз, вогнав сакс прямо в пах. Теплая жидкость хлынула мне на руку — доказательство того, что я перерезал там крупный сосуд.

Шесть, — таков был мой счет.

Глаза ветерана остекленели; не думаю, что он, умирая, понимал, где находится. Я задался вопросом, молился ли он Белому Христу перед боем, прося его заступничества, как мы просили наших богов и валькирий. Если и так, то это ему мало помогло.

— Ворон Бури! — голос Торстейн звучал так встревоженно, как я никогда не слышал.

Я повернул голову. Мохнобород с изумлением уставился на копье, торчащее из его правой подмышки. В ужасе мой взгляд проследил за его древком. Мунстерец, державший его, был таким же огромным, а может, и больше Мохноборода. Скривившись, он вогнал копье глубже, и Мохнобород издал ужасный стон. Он попытался поднять топор, но не смог. Копье вошло еще на ладонь в его грудь, и силы покинули его. Безвольные пальцы разжали рукоять топора, и его громадная фигура почти сложилась пополам, когда он рухнул.

Из рядов мунстерцев вырвался звериный рев. Я едва его расслышал. Гнев, раскаленная добела боевая ярость, взорвалась во мне. Засунув сакс в ножны, я выхватил топор. Когда враги ринулись вперед, словно стая голодных волков, я бросился им навстречу. В одиночку. Я сбил первого воина с ног щитом и размозжил грудь другому. Семь. Копье ударило меня в правое плечо, но кольчуга выдержала, и, увернувшись с его острия, я каким-то образом умудрился рубануть обратным хватом его владельцу по лицу. Топор рассек ему нос пополам, пробил глаз и, содрогнувшись, замер в его надбровной кости. Воя, он упал, и я прыгнул в образовавшуюся брешь, думая: восемь.

Ничто меня не остановит. Никто меня не остановит.

Я убью их всех. За Мохноборода.

Я, должно быть, зарубил еще троих мунстерцев, прежде чем, тяжело дыша, когда прямо передо мной не оказалось врага, почувствовал, как чья-то рука схватила меня за левое плечо. Я развернулся, вскидывая топор, и оказался лицом к лицу с Торстейн. Она крепко ударила меня по шлему древком топора.

— ФИНН!

Сознание вернулось. Я сфокусировался.

— Что?

Она проскочила мимо, встретила выпад копья своим щитом и убила его владельца небрежным ударом топора. Мунстерцы замялись, и Торстейн крикнула:

— Наша атака провалилась. Нам нужно отступать!

— Мохнобород…

— …не хотел бы, чтобы ты погиб напрасно! — Снова ее древко затрещало по моему шлему. — Давай!

Я хотел продолжать сражаться, но боевая ярость уходила, как иней под утренним солнцем. Внезапно осознав, что между нами с Торстейн и полусотней мунстерцев нет ничего, кроме нескольких трупов и мимолетного страха, рожденного в их сердцах моим боевым безумием, я позволил ей увести меня назад. Мы медленно двигались, не поворачиваясь спиной, и они, все еще ошеломленные учиненным нами насилием, лишь наблюдали. Вскоре мы присоединились к остальным норманнам, которые вели арьергардный бой. Я огляделся, пытаясь узнать щиты или лица. Я увидел Козлиного Банки и еще нескольких, но многих не хватало.

— Одд Углекус? — спросил я.

— Мертв.

— Имр?

— Не видела. — Торстейн подняла щит, и стрела, звякнув, отскочила от него вправо. — Что с тобой случилось?

— А?

— Если бы кто спросил, я бы сказала, что ты впал в ярость берсерка, как Одд Углекус.

Свистнула стрела, и я поднял щит. Она пробила липовое дерево, и мне пришлось сломать древко, чтобы ее вытащить.

— Может быть, — сказал я. У меня не было времени думать, а что бы это ни было, оно прошло.

— Ты был как одержимый.

— Это из-за Мохноборода, — мой голос стал глухим.

— Да, — грустно сказала Торстейн.

Мы продолжали двигаться. Ситуация была такой же или хуже по всей нашей бывшей линии. Там были Асгейр и его воины, тоже отступавшие. Я разглядел щит Стирлауга, белый с черным вороном, значит, он еще жив. Харальд был мертв, но Олейф и Арталах были невредимы. На поле боя люди Лайина тоже отступили. Мертвых норманнов и воинов Лайина было гораздо больше, чем мунстерцев или людей из Миде. Но это не означало, что потери Бриана и Маэла были легкими. Далеко нет. Их воинам крепко разбили нос. Вместо того чтобы преследовать, они просто утаскивали своих раненых и перегруппировывались.

В укрытии деревьев мы нашли Имра. Он сильно истекал кровью из раны на ноге, но огонь в нем не угас. Даже пока Векель, оставшийся с Лало, перевязывал его рану, Имр заявлял, что мы должны снова атаковать.

— Зачем? — потребовал я ответа. Боевая ярость прошла, и я видел, что мы между молотом и наковальней.

— Они не сломались в первый раз, — добавила Торстейн.

— Посмотрите на них! — сплюнул Имр. — Разве они похожи на армию, которая хочет победить?

— Они похожи на армию, которая удержала свои позиции