Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 74

А. Ф. Керенский, «когда караул был выстроен, взял разводящего за руку и ввел его в Государственную Думу»[17]. (Интересно, что кадеты оспаривали этот факт: первым якобы встречал войска М. В. Родзянко[18].) Свидетельство кажется надуманно-символичным, однако, похоже, именно Керенский первым из думских деятелей «овладел» толпой. И лишь после него в Таврическом дворце перед возбужденными «победителями самодержавия» выступили другие социалисты и либералы. Вдобавок Керенский совершил символический «революционный» арест, отправив в Петропавловскую крепость бывшего министра юстиции И. Г. Щегловитова. Создалось впечатление, что вездесущий Керенский всякий раз оказывался в центре событий. И это во многом предопределило его стремительную карьеру.

В сущности, легитимный центр новой власти утвердился благодаря ожиданиям масс, под моральным давлением которых капитулировала полиция; гарнизон перешел на сторону восставших. Вечером состоялось последнее заседание царского правительства. Отправленная за подписью премьера Н. Д. Голицына телеграмма сообщала, что в столице собственною властью военного министра введено осадное положение, однако Совет министров чувствует себя неспособным справиться с создавшимся положением и считает необходимым создание того самого ответственного министерства, которого ранее домогались думские оппозиционеры. После этого растерянным министрам пришлось тайком через черный ход выбираться из Мариинского дворца.

В партийных верхах также царила растерянность. А. В. Тыркова, женщина, имевшая репутацию «единственного мужчины в кадетском ЦК», описала в дневнике почти символическую сцену. 27 февраля М. В. Родзянко с А. И. Гучковым собирались отправить телеграмму царю, а графиня С. В. Панина – влиятельная красивая женщина – уговаривала их идти к солдатам. Лидеры октябристов отговаривались: «Пусть они сначала арестуют министров». Положение спас П. Н. Милюков, который якобы привел солдат к Думе. При этом жена Милюкова считала, что Дума, вероятно, уже «объявила себя Учредительным собранием». Это было невозможно: депутаты колебались. Зато 28 февраля на ступеньках Таврического дворца чаще других появлялся Родзянко, призывавший солдат «служить верою и правдою новому порядку» и сохранять дисциплину. Председателю Думы казалось, что именно ему суждено управлять страной. На деле Петроградский Совет образовался раньше Временного комитета Государственной думы. А поскольку настроение толп опережало намерения политиков, былые оппозиционеры оказывались в роли революционеров поневоле. Последнее, впрочем, не мешало некоторым из них почувствовать себя настоящими вождями.

На улицах события развивались по своим законам. «Идет братание войск с народом: от умилительной картины публика плачет», – свидетельствовал один из первых историков революции умеренный социалист С. П. Мельгунов. Вспоминали, впрочем, и другое. Так, у пустующего Таврического дворца выступал высокий и худой студент:

– Наши депутаты!.. Да, нечего сказать, представители народа!.. Трусы! Жалкие трусы!.. В такое время, товарищи, они уходят со своего поста, прячутся!..

Вчера было заседание… И ни слова не было сказано о том, что творится на улицах… Я сам видел их!.. Они были жалкие и растерянные… Милюков подбегал к Шульгину, и сверху было видно, что они ссорятся… И оба бледные испуганные… Это прогрессивный блок!..

Трусы! Лгуны! Болтуны!.. Они надеются, что за эти три дня солдаты расстреляют демонстрантов, и тогда они опять начнут лить свою водичку!.. Тогда они предъявят правительству запрос: на каком основании расстреливали на улицах Петрограда безоружных манифестантов!.. На них нечего надеяться, товарищи!

Кто-то кричит:

– Долой Думу!

Кто-то подхватывает этот возглас:

– Долой Думу!.. Долой трусов!.. Долой ставленников правительства! [19]

Говорили все. Перед Аничковым дворцом ораторствовал какой-то интеллигентный рабочий. «Нам не нужен Николай Романов и вел. князья; когда устроим свою власть, тогда придем сюда – пусть выходят вел. князья», – убеждал он присутствующих, очевидно настроенных на погром дворца. Очень многие жаждали расправы над царскими приспешниками. Возникали и подозрения даже относительно новых лидеров. Генерал А. Е. Снесарев 4 марта записывал в своем фронтовом дневнике: «…Милюковы и Гучковы добиваются портфелей, гешефтники и дельцы делаются миллионерами, лабазники мародерствуют». Генерал ошибался: людей охватывал «пароксизм сомнений». Поскольку произошло нечто иное, нежели мысленно допустимая революция, социалистам казалось, что все пропало, спасти может только чудо[20].

Людское сознание рыскало в поисках точки опоры. Бывшие подданные царя, вроде бы превратившиеся в свободных граждан, по-прежнему озирались на место, где полагалось быть Власти. Требовалось «свое» правительство. Журналист и писатель Б. Мирский вспоминал:

Для колеблющихся душ, тронутых рафинированным «декадансом», нужно всегда яркое и четкое событие, нужен какой-то опорный пункт, который собрал бы раздрызганные и беспорядочные мысли, произнес какое-то командное слово, и внес в поток сознания стройный порядок. Образование временного правительства… явилось тем опорным пунктом, который определил дальнейшее настроение…

Весь мир словно раскололся на «друзей» и «врагов». А. Нокс отмечал, как 28 февраля у охваченного пламенем здания окружного суда некий солдат убеждал толпу: «Это англичане! Мы не должны обижать их!» Другой солдат, схватив Нокса за руку, воскликнул: «Мы хотим только одного – до конца разгромить немцев, и мы начнем с немцев здесь, с семьи, которую вы знаете по фамилии Романовы». «Толпы на Невском, – добавлял Нокс, – кричали: „Долой Сашку!“ (императрицу Александру)».

Некоторые интеллигенты с восторгом писали об организованности рабочих демонстраций, сравнивая их с «безобразной, недисциплинированной студенческой толпой» или собственными «бесконечными словопрениями». Господствовали крайние чувства. «Клятвы, призывы, обличения, ораторский пыл – все это внезапно тонуло в неистовых криках „долой!“ или в восторженном хриплом „ура!“», – вспоминал К. Г. Паустовский, будущий известный писатель. 28 февраля профессор Б. В. Никольский, человек правых взглядов, так описал психологию толп:

Везде одно и то же: любопытство, веселое ощущение полной безнаказанности, сдерживаемое тайным страхом, изредка пьяные, гулянье, гулянье и гулянье. Словом, анархия на себя смотрит и удивляется.

Люди будто ошалели от случившегося. Все чего-то требовали, а «чего „требовали“ – неизвестно…», – комментировал происходящее наблюдатель в Челябинске[21].

Старый порядок поносили все, включая тех, кто ему служил. Казалось, люди готовы были сжечь все, связанное с ним. «Хаос на Знаменской площади. Горит вокзал, – отмечал С. П. Мельгунов, будущий обличитель „красного террора“. – Накануне сожгли весь участок Александро-Невский. Горит, как фитиль, верхушка сброшена…» Очевидцы вспоминали и о таких сценах:

На набережной Екатерининского канала против здания участка огромный костер.

Горят всякие отношения, приказы, циркуляры, протоколы, – весь тот хлам, который годами накапливался в полицейских норах.

Толпа гудит и злорадствует:

– Гори, иродова работа!..

Перед костром вырастает фигура какого-то мастерового.

Страшно экзальтирован, упоен событиями. Срывает шапку, машет ею и кричит во весь голос:

– Горит!.. Гори, гори, старая Россия!.. Вырастай новая!..

И вдруг, широко улыбаясь, бросает в толпу:

– Христос воскресе!..

– Спохватился! – замечает

Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 74