— Департамент срочно требует подробное письменное объяснение по делу Себрякова, — сообщил он.

— Требует, значит, получит, — сказал я меланхолически, с трудом удерживаясь от зевка.

— Завтра в восемь утра я с этим объяснением должен быть на докладе, — продолжал Говоров.

Меланхолия разом испарилась.

— То есть как это завтра в восемь утра? Там же писать и писать, а служебный день уже закончился!

— А вам что, голубчик, впервой задерживаться? — осведомился начальник вкрадчиво.

— Не впервой, конечно, однако…

— Ну, так задержитесь ещё раз! — велел Говоров. — А завтра можете явиться попозже, отоспитесь. Я в ваши годы, знаете ли, вообще сутками работал. Да не за столом сидел, а преступников искал, по городу бегал! Вот помню, как однажды…

Боевую следственную молодость начальник вспоминал часто, рассказывал о ней со вкусом и подолгу. Я, впрочем, слушать сейчас был не расположен, поскольку работать предстояло допоздна, и потому бестактно осведомился:

— Виноват, Аркадий Семёнович, могу приступить?

— Приступайте, голубчик, — сказал начальник ворчливо, явно недовольный, что его рассказ был подбит на взлёте. — И чтобы всё подробно, по порядку, с деталями. Да! Не забудьте особый упор сделать на Бутылкина и всё к нему относящееся. Запрос связан с его предсмертным обращением в департамент. Ну, вы ту бумагу помните. (Ещё как помнил.) Объяснение оставьте у дежурного, а я завтра утром перед визитом в департамент заеду и заберу.

— Как раз к утру и закончу, — сказал я уныло. Ненавижу бумажную часть своей работы.

Конечно, документ я закончил не к утру, а намного раньше, уже в одиннадцать вечера была поставлена точка. Трёхнедельное расследование уложилось в двадцать одну страницу. Представлены были соображения по поводу убийств Себрякова, Варакина, Кускова, Бутылкина, а также насчёт Зарокова и хромоногого убийцы… Про записки Палена, эсеров и английский след я, разумеется, не упомянул. Пока не надо. А может, и совсем не надо. Как пойдёт.

В утреннем разговоре начальник частично был прав — расследование не то чтобы не складывалось, но складывалось тяжело. Теперь очень многое (или даже всё) зависело от филёров Ульянова. От результатов их наблюдений. Через три-четыре дня станет ясно, прав ли я в своих предположениях, и уж тогда… О том, что воспоследует тогда, я даже не хотел думать. И вообще не хотел думать. Устал я от этого дела. Слишком много смертей…

В голову пришла неожиданная мысль. Я снял трубку служебного телефона и позвонил на квартиру Кате, опасаясь её разбудить и выслушать по этому поводу всё, что она обо мне думает. Однако обошлось.

— У аппарата, — сообщил знакомый звонкий голос.

— Добрый вечер, Катя, это я. Извини за поздний звонок. Слава богу, что не разбудил.

— Дима? — встревожился голос. — Почему так поздно? Что-нибудь случилось?

— Да нет, всё в порядке, просто… Можно я к тебе приеду?

Наступила пауза.

— Ужинать будешь? — спросил голос деловито.

— Ещё как, — ответил я радостно, ощущая волчий голод.

— Так чего ждёшь? Приезжай быстрее. Одна нога здесь, другая сам знаешь где…

Перед уходом я перечитал документ, запечатал в конверт и на выходе отдал письмо дежурному для Говорова. На улице, прежде чем сесть в разъездной служебный экипаж, с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. Не всё в жизни плохо, чёрт возьми, если меня ждёт Катя.

Утро началось с телефонного звонка, разбудившего нас безжалостно.

— Кому это там с утра пораньше неймётся! — возмутилась Катя, уютно лежавшая у меня под боком.

Зевая и накидывая на ходу халат, она ушла в прихожую к аппарату, а когда вернулась, глаза у неё были круглые и очень удивлённые.

— Там твой Ульянов на проводе, — сообщила почему-то шёпотом.

— Кто⁈

— Ну, Кирилл Сергеевич. Тысячу раз извинился и попросил тебя к телефону.

Остатки сна слетели, как и не было. Выскочив в прихожую, я схватил лежащую на комоде трубку.

— Доброе утро, Кирилл Сергеевич!

— Доброе, Дмитрий Петрович, — сказал Ульянов, кашлянув, и послышалось в его голосе некоторое напряжение.

— Как вы догадались сюда позвонить, если не секрет?

— Ну, Дмитрий Петрович! Дома-то вас не оказалось, а дальше дедукция несложная, мы люди взрослые, чего уж там. Сложнее было найти телефон Катерины Владимировны… Приезжайте как можно скорее.

— Да мне, собственно, Говоров разрешил сегодня задержаться…

— Возле вашего дома ночью убит человек.

Как только до меня дошёл смысл его слов, я рявкнул в трубку:

— Кто?

— Насколько успели установить, некто Уманский, ваш сосед. Чиновник горнорудного министерства. У бедняги сломаны шейные позвонки. Ну, вы понимаете…

Николай Трифонович Уманский, Коля… В голове с невероятной быстротой прокрутилась дюжина мыслей, связывая детали и обстоятельства в единую картину. Я сел на пол — такая вдруг одолела слабость.

— Конечно, Уманский, — сказал я, не слыша собственного голоса. — Именно его и должны были убить.

Глава восьмая

Николай Второй, император Всероссийский, 44 года

Отец мой, император Александр Третий, был велик телом, помыслами и, главное, свершениями. Настолько велик, что, и сойдя в могилу, он продолжает отбрасывать на престол густую тень. Всё царствование моё — не что иное, как попытка выйти из этой тени. В каком-то смысле борьба с нею. Да, борьба!

Я знаю, чувствую, что и сегодня, после шестнадцати лет правления, меня продолжают сравнивать с отцом — увы, не в мою пользу. Тяжело от этого на душе, неспокойно, и сомнение в своей монаршей состоятельности не даёт спать. Иногда я ловлю себя на мысли, что начинаю отца ненавидеть. Грех даже думать такое, но…

При жизни я его боготворил. Серьёзная размолвка между нами вышла только однажды, когда я решил жениться на принцессе Гессен-Дармштадской, на моей горячо любимой, обожаемой Аликс. Отец был категорически против. По сей день мне тяжело вспоминать наш разговор, состоявшийся на прогулке в аллее гатчинского дворца.

— Ники! Я вроде бы русским языком говорю, а ты никак не поймёшь простые вещи, — сказал тогда отец.

— Это ты должен понять меня, папа́, — настаивал я горячо. — Я женюсь лишь на Аликс.

— Аликс она будет только для тебя и только в постели, — отрезал отец. — А для Российской империи она немецкая принцесса, вступающая в брак с наследником престола. И обязана родить этому престолу здоровых наследников. Подчеркну: здоровых!

— Почему ты это подчёркиваешь? — спросил я, заранее предвидя ответ.