Нам дозволено убедиться, какой немалой властью был наделен чиновник ранга господина Ти, – это подчеркивается везде. Стражники сгоняют к его дому деревенских старост для расчетов, бедолаг волокут по земле, душат, избивают. Бесконечная вереница женщин несет дары, бесчисленное множество слуг тащат жертвенных животных и закалывают их. (Изображение так детализировано, что мы можем судить, какими приемами закалывали быков 45 столетий назад.)

Мы вольны полюбоваться на то, как жил господин Ти, словно заглянув в окно его дома: господин Ти у стола, господин Ти со своей супругой, со своей семьей. Вот он за ловлей птиц. Вот с семьей путешествует по дельте Нила.

А вот – и это один из самых красивых рельефов – господин Ти плывет в лодке сквозь заросли тростника. Он стоит, выпрямившись во весь рост, а измученные гребцы сгибаются, налегая на весла. Вверху в зарослях летают птицы, в воде вокруг лодки кишмя кишат рыба и всякая прочая нильская живность. Одна лодка плывет впереди. Команда занята охотой: сидящие в лодке люди нацелили гарпуны, готовясь вонзить их в мокрые, блестящие спины гиппопотамов.

Вельможа Ти путешествует по Нилу средь зарослей папируса, а его слуги ловят рыбу и охотятся на гиппопотамов. Рельеф из гробницы Ти близ Саккары. Около 2650 г. до н. э.

Неоценимое значение этого рельефа для времени Мариета меньше всего определялось его художественными достоинствами – оно обусловливалось тем, что изображения давали подробнейшее представление о каждодневной, будничной жизни древних египтян, показывая не только, что они делали, но и как.

(То же представление дает и гробница Птахотепа, крупного государственного чиновника, а также открытая 40 лет спустя гробница Мерерука. Обе они находились близ Серапеума.)

Ознакомление с очень старательно разработанными, но по своему техническому уровню еще весьма примитивными способами преодоления материальных трудностей жизни, в основе которых лежало применение рабского труда, заставляет нас проникнуться еще большим уважением к великим свершениям строителей пирамид, представлявшим собой большую загадку во времена Мариета.

В течение нескольких десятилетий в прессе и даже в специальных трудах неоднократно высказывались самые невероятные догадки о том, с помощью каких неизвестных нам приспособлений египтяне воздвигали свои циклопические сооружения. Ответить на этот вопрос, особой тайны не составлявший, предстояло человеку, который ко времени раскопок Мариета в Серапеуме еще только появился на свет.

Через восемь лет после того, как Мариет с вершины каирской цитадели впервые узрел египетские древности, – а все эти восемь лет француз на каждом шагу сталкивался с распродажей древних сокровищ, но вынужден был лишь беспомощно на это взирать, – он, прибывший в страну на Ниле всего-навсего ради приобретения нескольких папирусов, сумел наконец осуществить то, что считал делом первостепенной важности, – основать в Булаке Египетский музей.

Немного позже вице-король назначил его директором Управления по делам египетских древностей и главным инспектором всех раскопок.

В 1891 году музей был перенесен в Гизу, а в 1902 году получил постоянное помещение в Каире, неподалеку от большого моста через Нил. Здание это французский архитектор Марсель Дурньон спроектировал в том «античном» стиле, который сформировался на рубеже XIX и XX веков.

Музей стал не просто собранием экспонатов – он превратился в своеобразный контрольный пункт. С момента его организации все древности, обнаруженные в Египте – случайно или в результате планомерных раскопок, – стали рассматриваться как государственная собственность. Не являлись исключением даже те дары, которые преподносились подлинным исследователям – археологам и другим ученым.

Тем самым француз Мариет прекратил хищническую распродажу египетских древностей и сохранил для Египта то, что принадлежало этой стране по праву. Благодарный Египет воздвиг Мариету памятник, который установлен в саду Египетского музея. Сюда же был перевезен и прах ученого, покоящийся в древнем гранитном саркофаге.

Дело Мариета продолжало жить. При его преемниках на посту директора музея – Гребо, де Моргане, Лоре и в особенности Гастоне Масперо – проводились ежегодные археологические экспедиции.

Во времена директорства Масперо музей оказался втянутым в громкое уголовное дело. Впрочем, эта история относится уже к главе о гробницах царей.

Но прежде чем мы перейдем к ней, необходимо остановиться на деятельности еще одного человека, англичанина по национальности, который был четвертым в ряду великих создателей египтологии и прибыл в Египет, когда Мариет уже одной ногой стоял в могиле.

Глава 13

Питри и гробница Аменемхета

Удивительно, как много рано развившихся дарований проявили себя впоследствии именно в области археологии! Шлиман, еще будучи учеником в лавке, овладевает чуть ли не полудюжиной языков. Двенадцатилетний Шампольон высказывает самостоятельные суждения по политическим вопросам. Рич привлекает к себе всеобщее внимание уже на девятом году жизни.

Что же касается Уильяма Мэтью Флиндерса Питри, которому предстояло стать самым выдающимся вычислителем и интерпретатором среди археологов, то в биографическом очерке, посвященном ему одной из газет, говорится: уже в возрасте десяти лет он проявлял исключительный интерес к раскопкам в Египте.

Уильям Мэтью Флиндерс Питри

(1853–1942)

Тогда же он высказал мысль, которой впоследствии руководствовался в своей научной деятельности: необходимо, соблюдая разумный баланс между уважением к древностям и жаждой открытий, слой за слоем «просеять» землю Египта для того, чтобы не только найти все, что скрывается в ее глубинах, но и получить представление о первоначальном расположении всех находок.

Упомянутый очерк (мы привели здесь сказанное в нем лишь в качестве курьеза, так как не смогли проверить сообщаемые факты) был опубликован в Лондоне в 1892 году, в том самом году, когда Питри стал профессором университета. (К этому времени ему уже исполнилось 39 лет – возраст не слишком ранний для подобной должности.)

Так или иначе, уже в юности Питри, помимо интереса к древностям, проявил целый ряд склонностей, редко между собой сочетающихся и впоследствии сослуживших ему немалую службу. Он занимался естественными науками, питал отнюдь не дилетантский интерес к химии и буквально боготворил науку, которая со времен Галилея стала основой