Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 63
от общества?Поняв, о чем беспокоится сержант, Ася молча, не разжимая рта, отрицательно качнула головой, сделала это дважды – не бойтесь, мол, товарищ сержант…
И сержант успокоился: Асе Трубачевой он верил.
Хотя в душе у него возникло тревожное ощущение, остро зацепившее что-то внутри: а чего ради, собственно, приходил на пост этот большеносый политрук? И чего он так сильно заинтересовался машиной, собранной, как Легошин объяснил, из хлама? Машина эта, на которую он ухлопал столько времени, должна спасти девчонок – не то ведь порвут в себе все женское, нежное, что у них есть, уйдут раньше времени из жизни, станут в лучшем случае памятью, в худшем – никем…
Вон как у Аси заблестели глаза при виде помощницы-полуторки, – она рада, а уж как рад этому обстоятельству сам Легошин – ни в сказке сказать, ни пером описать.
С появлением автомашины на посту начнется новая жизнь, в этом сержант был уверен твердо, иначе чего было ломаться, гробиться, кашлять надорванно ему самому?
Недаром тревожился Легошин: чутье, как всякий фронтовик, продырявленный войной, он имел отменное. Буквально через сутки, на следующий же день, из штаба полка примчался лейтенант с инженерными молоточками в петлицах, очень веселый, голосистый, оживленно потирающий руки… И как не потирать, если в руки плывет автомашина, нигде не отмеченная, не зарегистрированная, не учтенная, для технической части полка она – волшебный подарок, поскольку колес не хватает очень и очень, иногда даже самому Бирнбауму не на чем бывает ездить, хоть трамвай нанимай… Но командиры полков на трамваях не ездят.
– Ну, показывайте ваше диво дивное, – лейтенант вновь азартно потер руки.
Легошин как увидел его, так и посерел лицом, вид у него сделался настолько больным, что у тех, кто видел его в эту минуту, возникла мысль: а ведь сержант болен, неплохо бы отправить его в госпиталь…
Прибывший инженер-лейтенант серого лица Легошина не заметил или предпочел не заметить, голову его занимали совсем другие мысли… Полуторка стояла здесь же, на посту, под брезентовым навесом, который умело и ловко соорудил сержант – мастеровитый был человек.
Лейтенант мигом обозрел ее опытным глазом и почмокал от удовольствия: такая машина сможет служить еще столько же лет, сколько она уже прослужила обществу. А может, и превысит этот срок: очень уж толково, с умом и душой восстановил машину этот сержант с усталым лицом и сильно покрасневшими, будто изожженными бессонницей глазами… Золотые руки оказались у мужика.
Он перевел взгляд на руки сержанта – тяжелые, изломанные работой, неувертливым, неподдающимся металлом, который в работе надо обязательно подчинить себе, иначе ничего не получится, со вздувшимися жилами…
Именно на таких безотказных и опытных работягах, как Легошин, и выезжала в ту пору война, способная иссушить любое государство, даже очень большое и развитое, – села на шею и нашей стране, попыталась завалить, да не сумела одолеть: мужики не дали, миллионы таких беззаветных трудяг, как Легошин.
– Попробовать машину на ходу я могу? – неожиданно зазвеневшим, как боевая труба, голосом спросил лейтенант и, не дожидаясь ответа, протянул к Легошину, ставшему в эти минуты даже ниже ростом, руку: – Дай-ка, сержант, ключ зажигания.
Легошин молча достал из кармана ключ, привязанный к обрывку серебряной часовой цепочки, протянул лейтенанту. Тот почти на лету перехватил ключ, с обрадованной улыбкой подкинул его в ладони, сноровисто поймал за конец цепочки и запрыгнул в кабину полуторки. Повернул ключ, нажал ногой на стартер, завел мотор с полуоборота: зенитчики все-таки хорошим аккумулятором наделили аэростатчиков, не пожалели отдать соседям добротную штуку, – лейтенант удовлетворенно кивнул и включил первую скорость.
Смотреть, как молодой борзый лейтенант опробует его машину, Легошин не стал – просто не мог, поскольку знал каждый винтик в ней, каждую шайбочку, все перебирал своими руками, сгорбился побито, как-то по-старчески и, шаркая немощно подошвами, побрел в свою землянку.
Лейтенант сделал на полуторке несколько кругов, на ходу переключил скорости, проверил тормоза, включил и выключил фары, которые Легошин, помня язвительные придирки старшего политрука, накрыл колпаками с прорезями, колпаки также покрасил в защитный цвет, – машиной остался доволен и пригнал полуторку на площадку, украшенную брезентовым навесом.
Не вылезая из кабины, сказал:
– Навес я вам оставляю – осенью будете перебирать под ним белые грибы, машину забираю в распоряжение начальника штаба полка.
Ася, находившаяся на площадке, чуть было за сердце не схватилась: ведь несправедливо все это, обидно, больно! Поинтересовалась с тихим вздохом – знала, как Легошин хотел помочь девчонкам, как переживал за них – слишком уж ломаются, стонут юные особы под веревками аэростатов, веревки эти могут сломать хребты и выкрутить руки кому угодно, даже неодушевленному паровозу, а сержант очень хотел избавить девушек сто тринадцатого поста от этого, – спросила:
– И на каком же основании забираете машину, товарищ лейтенант?
– Инженер-лейтенант, – поправил ее прежним веселым голосом лейтенант, всему происходящему он не придавал серьезного значения.
– Извините, товарищ инженер-лейтенант.
– На основании приказа начальника штаба полка. – Он расстегнул пуговицу на накладном кармане гимнастерки, достал свернутый вчетверо лист бумаги, протянул его Асе, хмыкнул снисходительно – его по-прежнему не покидало веселое, какое-то праздничное настроение, ну, будто бы выиграл человек сто тысяч рублей по сталинской облигации.
– Куда сержант-то подевался, а? – гость осуждающе покачал головой. – Непорядок у вас на посту, однако.
Трубачева взяла бумагу, хотя поняла: машину назад не отбить. Раз положило начальство на нее глаз, то пока свое не возьмет, взгляд в сторону не отведет, а если понадобится, то и испепелит кого-нибудь… Она даже читать бумагу не стала, так свернутую и положила в карман своей гимнастерки.
– Ну и чудненько, – сказал лейтенант и почти беззвучно передвинул рычаг скоростей, – коробка была смазана на славу, Легошин масла не пожалел, он старался…
Знай сержант, что произойдет, может, и не стал бы так стараться…
Хоть и трудно было сравнивать будни бойцов, охранявших Москву, от будней тех, кто сидел в окопах, но и у тех, и у других это были боевые будни, да и в воздухоплавательных полках тревоги, может быть, случались даже чаще, чем на переднем крае.
Впрочем, на переднем крае каждый день – сплошная тревога, затиший, даже минутных, там не бывает, зато столичная тревога ощущается острее, жестче, она перехватывает дыхание и заставляет останавливаться сердце. Что такое боевая тревога, испытали на себе все солдаты и командиры московских воздухоплавательных частей, всех без исключения. И что такое потери, также осознали на себе самих, поняли, только пережить не смогли… Горечь осталась сидеть в груди солдат навсегда.
Легошин, у которого даже лицо постарело, – он не хотел видеть, как лейтенант проверяет, мучает его полуторку, – с трудом добрел до землянки и, кинув на тщательно застеленный топчан старое дырявое одеяло, лег на него. Сапоги сбросил уже лежа, подцепив носком за пятку вначале
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 63
