«Эх, потерял…» – мелькнула досадливая мысль.

Никита замялся. Сказать, не сказать? А как скажешь, если до конца не уверен? Напраслину на человека наведешь – потом вовек не отмоешься.

А еще в голове вертелось: «Надо ж, как быстро отвык от жизни лесной! Пенек глухой! Как воевода подошел, не услышал! Или их в детинце ведовским шагом ходить учат?»

– Гуляем, воевода, – сказал знакомый голос за спиной. – У вас тут чудесные весенние ночи.

«И на кой сдался витязю скрытный шаг?»

Воевода презрительно хмыкнул и посторонился, пропуская праздно шатающегося иноземца.

– Кто-то, помнится, говорил, будто остаться хочет, чтобы помогать. Помощники-то все во рву, который час уж землицу лопатами ворочают. Ночами любоваться им недосуг.

– Ров углублять – хорошее дело, полезное, – согласно кивнул Ли. – А скажи, воевода, сильно ли нужна тебе вон та повозка?

Он протянул руку, указывая на старую телегу, скособочившуюся неподалеку. Видимо, кто-то из мужиков взвалил на нее слишком много лесу, рубленного на колья, – вот и не выдержала ось. Ледащая телега, сразу видать. Легче новую сколотить, чем такую чинить. Скажет же чужеземец – повозка! Рухлядь, на дрова только и годная, а не повозка.

Воевода, слегка опешивший от такого поворота, неопределенно пожал плечами.

– Мне? Повозка? Да гори она огнем. Я хотел бы знать, какого лешего…

Ли неспешно достал из-за пазухи шар от своей погремушки, которыми торговал он нынче днем на ярмарке. Только вместо деревянной рукоятки сейчас из игрушки торчал свернутый в жгут кусок грязной пакли, похожий на заплетенную девичью косу.

– Ты сказал, воевода, гори она огнем, – произнес Ли, поднося свою погремушку к горящему факелу, который Федор Савельевич держал в руке. – Думаю, это будет несложно устроить.

Кончик жгута вспыхнул и с громким треском стал, сгорая, уменьшаться в размерах. Ли широко размахнулся и метнул свою игрушку, после чего зачем-то широко открыл рот.

«Ну, точно блаженный, – с сожалением успел подумать Никита. – Вот уж точно – захочет Господь кого наказать, так прежде всего разум и отымет…»

Прочертив огненную дугу, погремушка прокатилась по дощатому дну телеги.

Воевода проследил взглядом полет железного шара, после чего повернулся к иноземцу.

– Ну вот что, мил человек… – произнес он.

И внезапно присел, придерживая шлем, словно его ослопом под колени ударили…

Грохнуло так, словно одновременно ударила тысяча колоколов. И тысяча солнц вспыхнула на месте старой телеги. Во всяком случае, так показалось Никите.

А потом с неба посыпалась всякая гадость. Грязь, комья земли, куски дерева. Длинной щепой Никиту легонько стукнуло по шапке. Щепа шлепнулась Никите под ноги. Он зачем-то уставился на нее. Пришла вялая мысль:

«Хорошо, что не оглоблей…»

Оглобля упала в полутора саженях от воеводы.

– Это… что? Это… как? – вопрошал Федор Савельевич, озираясь и все еще зачем-то придерживая шелом.

– А еще мне понадобится помощь кузнецов и большие кузнечные мехи. И неплохо было бы собрать камнемет, который подарил городу купец Игнат. Ты поможешь мне с этим, воевода? – невозмутимо спросил Ли.

* * *

Той же ночью еще одна тень кралась вдоль заборов, часто вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Может быть, она и хотела казаться незаметной, но у нее это не очень получалось. В ночи метались люди с факелами в руках, крича и переругиваясь, и когда очередная фигура, пробегая мимо, освещала тоненький стан и большие напуганные глаза, ночная путешественница замирала, дрожа от страха.

Но людям было сейчас не до нее. Может, в другое время кто-то и остановился бы поинтересоваться, что делает в темноте посреди улицы девушка, закутанная до самых глаз в темную шаль, – но только не сегодня. Этой ночью у жителей города было по горло иных забот.

Девушка миновала церковь и остановилась у невысокого строения, притулившегося к угловой башне. Строение напоминало сложенный из тяжелых бревен сарай, почти по самую крышу вросший в землю. Из единственного черного отверстия, заменявшего окно, тянуло подвальной сыростью.

Поруб. Тюрьма для своих, преступивших Правду и ожидающих народного суда. И для чужого лихого люда, шалящего на дорогах, ежели кого из супостатов отловить случится. Немного потоптавшись на месте, девушка наконец решилась. Еще раз для верности оглядевшись по сторонам – вроде не несется никто мимо, и слава те, Господи! – она наклонилась к продуху.

– Дедушка Евсей! Дедушка Евсей!.. – позвала еле слышно. Ее голос дрожал и срывался от страха.

Ответом ей было молчание. Лишь громкое сопение слышалось изнутри.

– Дедушка Евсей, ты здесь? – позвала девушка чуть громче.

– Чаво надоть? – раздался из глубины поруба недовольный заспанный голос. – Мало того, что на старости лет должон как тать в порубе сидеть заместо того, чтоб град к обороне готовить, дык ишшо среди ночи спать не дают!

– Дедушка Евсей, это я, Настена.

После непродолжительного кряхтения в отдушине показался глаз. Который тут же округлился от удивления.

– И вправду Настена! А тебе пошто не спится, стрекоза? Какого лешего среди ночи шастаешь?

Настя смутилась.

– Да я… это… я вам тут поесть принесла. Лепешек, медовухи…

– Хммм… Медовухи, говоришь?

Из глубины поруба послышался звук, который обычно получается при вдумчивом почесывании затылка.

– Медовухи – это хорошо, – сказал дед Евсей, закончив размышлять и чесаться. – Позаботилась о старом знакомце. Воевода-то ишь чего удумал – мне на старости лет татя разбойного сторожить. Аки псу какому. Да ты заходи, коль пришла. Хотя… воевода гневаться будет, что пустил…

– Дак кто ж узнает-то, дедушка Евсей? – обрадовалась Настя. – Мне бы вот еще на татя посмотреть.

Скрипнула приземистая дверь, в проеме нарисовалась сморщенная, словно печеное яблоко, физиономия деда Евсея. На плече у него покоился самострел, заряженный тяжелым боевым болтом.

Дед Евсей хитро ухмыльнулся.

– А, вот оно что! Любопытство разобрало? Ну, заходи, любуйся. Надо сказать, мужик видный.

Лицо Насти вспыхнуло, словно маков цвет. Ноги сами рванулись было бежать от стыда небывалого – осознала, наконец, чего натворила, среди ночи к мужику одна притащилась. И не к мужику – к разбойнику! И куда? В поруб!!! Да ежели дед Евсей кому по пьяни ляпнет…

И совсем было уже повернулась Настена, чтобы, бросив узелок, бежать не останавливаясь до самого отчего дома, однако словно тем болтом ударило меж лопаток:

– …жалко будет, ежели поутру воевода прикажет его на осине вздернуть.

– К-как на осине?!

Настена резко повернулась и уставилась на деда круглыми от ужаса глазами.

– Да так, – пожал плечами дед. – Нешто ради татя вече собирать? Пока князь в силу не вошел, заместо князя у нас, сама знаешь, его пестун. Твой батька