Жрицу Лабиту она знала в лицо, поэтому, увидев, как та входит со стороны перистиля, низко поклонилась. Тем более что жрица была в парадном облачении: квеф на голове, пеплос из тончайшего виссона и такой же плащ, расшитый огромными крыльями. В ушах, на шее, на обнаженных руках, даже на пальцах ног — многочисленные, дорогие украшения.

И в парикмахерше она, похоже, не нуждалась, ибо из-под квефа виднелись волосы, искусно уложенные в ровные, мелкие локоны, обрамлявшие лоб и щеки.

Кериза с удивлением смотрела на жрицу, которая прижимала к груди белого голубя и, милостиво поприветствовав девушку, застыла в почти изваянной позе. Крылья, вышитые на плаще, словно сложились, прикрывая бедра и ноги Лабиту.

— Взгляни на меня, Кериза. Я желаю, чтобы твой отец изваял мне машебот по греческим образцам, из иберийского мрамора — у меня есть прекрасный камень — и чтобы он запечатлел меня в этом облачении. Он справится?

— О да, достопочтенная! — уверенно ответила Кериза. — Он много работал с мрамором. И чаще всего по греческим образцам. Египетские уже вышли из моды.

— Я знаю. Я слышала, твой отец не только искусный мастер своего дела, но и человек, имеющий большое влияние на народ.

— И это правда, достопочтенная! — Кериза гордилась славой своего отца. — Лишь мудрец Лестерос пользуется большим уважением.

— Хорошо. Завтра твой отец придет сюда, чтобы обсудить работу. Я поговорю с ним. В такие тяжкие времена, как нынешние, очень многое зависит от мнения людей, влияющих на народ. Что твой отец думает о войне с Масиниссой? Он ведь не принадлежит к сторонникам Нумидии?

— О нет, достопочтенная! Отец… мы все… верим только в собственные силы. Карт Хадашт должен решать сам.

— Под покровительством наших богов! Танит ведь покровительница города. Да, хорошо. А ты, Кериза? Я знаю, что и у тебя много знакомых, что и твой голос много значит в Молуйе, в Малке…

— Кто-то сказал вам обо мне слишком много добрых слов, достопочтенная! Да что я могу?

Лабиту села на изукрашенный клисмос и указала Керизе на табурет рядом с собой.

— Садись. Я хочу поговорить с тобой. Ты слишком скромного мнения о себе. Я знаю больше. Ты знаешь Херсу?

— Знала, достопочтенная! — Кериза покраснела и смутилась. — Но она теперь…

— Она здесь, под моей защитой. Будет гедешот при храме. Ты знаешь, что это значит?

— Знаю, госпожа.

— Хорошо. Служение богине очищает и стирает то, что было. Ты знаешь, что скоро будет объявлена священная ночь?

— Я слышала, госпожа.

— И ты знаешь также, что наш город нуждается в великих жертвах, чтобы вымолить милость богов. Родители отдают своих детей в жертву Молоху, но наша Танит, покровительница любви, требует иных жертв. Ты ведь знаешь?

— Знаю, госпожа, — тихо прошептала Кериза, ужасно смутившись.

— Да, но в этом году священная ночь должна быть иной, чем обычно. Она должна стать великим праздником! Без оглядки на что-либо, без колебаний и страхов. Богиня должна возрадоваться, а мужчины должны понять, что за таких женщин стоит сражаться до смерти.

— О да, достопочтенная. Но… но при чем здесь я…

— Ты, Кериза, пойдешь к своим подругам. Я уже рассылаю жриц, уже идут и жрецы, чтобы убеждать и объяснять, но голос мирян, не связанных с храмом, может значить очень много.

— Я должна уговаривать подруг идти в рощу?

— В священную ночь! Помни, что священная ночь — это самая необходимая жертва для города! Каждая должна исполнить свой долг!

Кериза опустила пылающее лицо, но послушно прошептала:

— Я пойду, госпожа, и буду говорить.

— Богиня услышит твои мольбы и исполнит то, о чем ты мечтаешь. Но, Кериза, одних слов мало. Важнее пример!

— Пример, достопочтенная? Как это? Значит ли это, что я… я тоже должна…

— Идти в священную ночь в рощу! — твердо, решительно закончила Лабиту.

— Но, госпожа, у меня есть жених…

— Который служит на море, который уплыл к Керкине, и ты дрожишь за его судьбу. Я все знаю. И знай, что лишь милость богини может вернуть тебе любимого. Богини, которой нельзя скупиться на жертвы. О, Кериза, я предостерегаю тебя: боги знают не только наши поступки, но и наши мысли! Берегись, как бы бессмертная Танит не разгневалась за такое колебание! Помни о своем любимом!

— Госпожа! Как же я смогу взглянуть ему в глаза, если я…

— С гордостью, Кериза, только с гордостью! Ты под моей защитой, и я направлю твои шаги. В священную ночь ты придешь прямо ко мне. Я рассчитываю, что ты приведешь с собой хотя бы трех подруг. Я дам вам отдельный домик, назначу жреца-хранителя. Только вы должны принести жертву. Заслужить милость богини белым голубем. Всего лишь. Но он должен быть безупречно белым. Иди теперь, Кериза, милая служительница бессмертной Астарты, и с самого утра начинай действовать. Богиня укажет день священной ночи. Можешь теперь идти, Кериза. А завтра пусть придет твой отец.

***

На следующее утро Лабиту позвала к себе Гидденема, сотника гвардии клинабаров. Он был родичем одного из геронтов, Бодмелькарта, и именно во дворце этого богача великая жрица и встречала молодого человека. Никто не знал, почему на приемы к Бодмелькарту жрица всегда ходила, всегда находила время, хотя часто отказывала даже суффетам. Бодмелькарт был разбогатевшим простолюдином и разнообразил свои пиры плясками сирийских вакханок, что, конечно, мало подходило для глаз девственной жрицы Танит; там собиралась вся пронумидийская партия, и разговоры под влиянием вина бывали отвратительно откровенны, а дамы, часто бывавшие там, порой забывали даже о необходимости соблюдать приличия.

На этих пирах всегда бывал и Гидденем, родич жены Бодмелькарта, — юноша рослый, здоровый, несколько избалованный успехом у женщин и прекрасный в своей голубой, отороченной золотом тунике, какую носили клинабары, когда не надевали доспехов. Надменный, циничный покоритель женских сердец.

Лабиту знала закон и ведала, что жрица на ее посту, утратив девственность, будет заживо замурована в подземельях храма. Она сама, принимая новых кандидаток в жрицы, водила их по подземельям и показывала замурованные ниши. Ту, где погибла Саламбо, которую во время восстания наемников изнасиловали, и она, вместо того чтобы после молебнов лишить себя жизни, захотела жить. Ту, где скончалась Аристона, уступившая суффету и думавшая, что это ее спасет. И ту, где замуровали Элиссу, не выдавшую имени своего