Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 91

Как и все лучшие образовательные программы, семь свободных искусств были достаточно четко определены, чтобы им находилось применение, но при этом достаточно гибки, чтобы подстраиваться под меняющиеся нужды студентов. Ученые мужи с энтузиазмом переопределяли их, выстраивали в порядке приоритетности, подразделяли на более узкие дисциплины. Испанский выкрест Петр Альфонси в своем сборнике басен «Учительная книга клирика» с уверенностью говорил только о шести: логике, арифметике, геометрии, физике, музыке и астрономии. Вероятным кандидатом на место седьмого искусства он называл «науку о естественных вещах», но признавал, что на эту роль претендуют и две совершенно иные дисциплины: некромантия и грамматика[165]. Несколько позже, около 1120 года, в письме парижским философам он особо подчеркивал значение астрономии – «самого полезного, самого приятного и самого важного из всех искусств»[166]. Он убеждал своих адресатов отказаться от устаревших текстов и учиться на опыте (experimentum), а в качестве учителя настойчиво предлагал самого себя.

Рис. 3.1. Свободные искусства. «Сады утех», рукопись Геррады Ландсбергской, аббатисы Хоэнбурга (написана в 1180 г., уничтожена в 1870 г.)

Мы не знаем, удалось ли ему привлечь новых клиентов с помощью такого маркетингового хода, но учителя парижских школ никоим образом не протестовали против предложенного им расширения образовательной программы. Они прекрасно знали, что на множество вопросов о сотворенном мире невозможно дать ответ с помощью одной лишь Библии, и были готовы не только учиться на других текстах, но и внимательно всматриваться в мир вокруг себя. Как писал в XII веке некий монах, преподававший в школе аббатства Сен-Виктор: «Весь этот видимый мир словно книга, написанная рукой Бога… являющая премудрость непостижимого Божьего творения». Согласно этой сильной средневековой метафоре, книга природы стоит в одном ряду со Священным Писанием. Черпать знания позволительно как из одной, так и из другой, и более того – это еще один способ восславить Господа[167].

К концу XII века читатели изучали эти «книги» в совершенно иных декорациях – в университетах. Города росли, и богатеющие горожане предъявляли к образованию новые требования. Соборные и монастырские школы этим требованиям более не отвечали, но некоторые учителя были достаточно хорошо подготовлены, чтобы заполнить новую нишу. К самым одаренным преподавателям отовсюду стекались толпы студентов, которые не только хотели изучать новейшую философию, но и стремились воспользоваться возможностями, открывавшимися перед образованными управленцами, правоведами и богословами как в Церкви, так и в светской власти[168]. Следуя примеру торговых гильдий, множившихся в процветающих европейских городах, учителя и их ученики начали объединяться в союзы. Это был способ завоевать признание и добиться поддержки со стороны гражданских властей. Латинское слово universitas означает ровно это – объединения студентов и их наставников, а отнюдь не архитектурные сооружения или официальные образовательные программы. Из таких союзов и выросли со временем первые европейские университеты.

В Болонье, чья юридическая школа обрела международное признание, студенты закрепили свои права, добившись в 1158 году автономии, подтвержденной хартией императора Священной Римской империи. Если членам учебной корпорации не нравилось, как к ним относятся местные власти, они могли проголосовать ногами – и в 1222 году некоторые так и сделали, основав в Падуе конкурирующий университет. В Париже, напротив, гильдию учредили учителя – чтобы сопротивляться власти епископа и ректора собора Парижской Богоматери (при котором действовала крупнейшая во Франции соборная школа). История основания университета в Оксфорде, который возник ближе к концу XII века, довольно туманна – еще в 1180 году крупнейшим образовательным центром в Англии был расположенный поблизости Нортгемптон, но можно предположить, что Оксфорд, непримечательный торговый городок, привлекал магистров как местный центр судебного производства. К тому же им наверняка показалось удобным, что епископ, который мог бы претендовать на власть над университетом, проживал в сотне миль оттуда, в Линкольне[169]. К 1209 году Оксфордский университет уже достаточно укрепился, чтобы пережить четырехлетнюю заброшенность: и студенты, и преподаватели покинули город, когда местные жители казнили двух студентов, имевших несчастье делить жилье с человеком, совершившим убийство. Некоторые затем обосновались в таком же скромном городке Кембридже.

При поддержке со стороны церкви и гражданских властей высшие школы возникали по всей Европе. К 1500 году университеты посещало уже не менее миллиона студентов[170]. Но с самого начала каждому такому учебному заведению были присущи отличительные черты, следствие особенностей происхождения. Высшие школы различались прежде всего специализацией: каждый из университетов уделял особое внимание преподаванию одной из дисциплин высшего цикла. Болонья, как мы уже знаем, славилась своей юридической школой, а Падуя и Монпелье быстро заслужили признание как центры медицинского образования, особенно после того, как утратила свой авторитет медицинская школа Салерно[171]. Парижский университет, верный своему происхождению от соборной школы, специализировался в третьем и наиважнейшем из предметов высшего цикла – в богословии. Богословие преподавали и в Оксфорде, но именно факультет свободных искусств там был сильнее, чем в других университетах. Это помогало привлекать в Оксфорд известнейших профессоров тривия, а также, что немаловажно, математического квадривия[172].

Все изменила волна переводов. Мы уже видели, как на рубеже тысячелетий ученые мужи в монастырях Риполя и Райхенау жадно читали арабские тексты, в которых рассказывалось об астролябии и новых индо-арабских цифрах. К концу следующего века ручеек рукописей превратился в поток переводов. Целая плеяда трудолюбивых лингвистов переводила на латынь греческие, еврейские и арабские научные труды. Этому способствовало и укрепление торговых связей между городами Северной Италии – в том числе Пизой и Венецией – и Восточным Средиземноморьем, где Крестовые походы превратили старые паломнические тропы в широкие торговые пути, по которым на Запад потекли знания, хранившиеся в библиотеках Антиохии и Византии. Знаменательное соприкосновение культур случилось и в Южной Италии, куда тунисский переводчик, известный как Константин Африканский, привез целую библиотеку медицинских книг: сначала в Салерно, а затем в аббатство святого Бенедикта в Монтекассино. В XII веке многие переводчики переехали в Испанию, где продолжающаяся христианская Реконкиста открывала новые возможности для взаимопроникновения культур. Активная рекламная кампания, развернутая Петром Альфонси, который в письме к парижским учителям превозносил Константина Африканского и хвастался собственными переводами трудов аль-Хорезми, тоже приковывала внимание к Пиренейскому полуострову[173].

Захваченный Кастилией в 1085 году Толедо к середине века превратился в столицу переводов. Позже могущественные покровители, в числе которых был и сам король Кастилии, станут оплачивать и координировать работу переводчиков, но в XII веке Толедо был переполнен переводчиками-энтузиастами, движимыми жаждой новых научных знаний. Самого плодовитого из них звали Герард; где-то в 1140 году он перебрался в Толедо из итальянской Кремоны в поисках великого астрономического труда Птолемея «Альмагест» (II век). Переводчики заимствовали не только у древних греков: они вскрывали богатые пласты исламского и иудейского знания, которое, в свою очередь, во многом опиралось на науку Древней Греции, а также на индийские источники, с которыми арабские ученые познакомились благодаря первым переводчикам-подвижникам, трудившимся в Багдаде в IX веке. Переводчики работали не только с письменными источниками: они перекладывали на латынь устные знания, полученные от арабских учителей, расшифровывали таблицы, перечерчивали графики и зарисовывали научные приборы. Сам Герард Кремонский, согласно короткой биографии, написанной его учениками, «видя изобилие книг на арабском по всякому предмету и сожалея о скудости латинских источников, выучил арабский язык, чтобы их переводить»[174]. За следующие 40 лет он перевел больше 70 научных трудов, принадлежавших перу таких светил науки, как Евклид и Птолемей, аль-Хорезми и его современник, основоположник оптики Якуб ибн Исхак аль-Кинди. Среди множества переведенных им медицинских книг были труды великого греческого врача Галена, а также персидского энциклопедиста Ибн Сины, на западе известного как Авиценна. А самое главное, Герард перевел несколько книг по логике и натурфилософии, написанных Аристотелем, величайшим из мыслителей Античности.

Трудно даже представить себе, каким откровением стали для средневековых ученых работы Аристотеля. В его трудах они отыскали ответы на все вопросы, которые перед собой ставили, – и на множество других, которыми даже

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 91