Услышав мои тяжелые, неверные шаги и увидев смерть в глазах моих, вскинул лапы оборотень и взвыл. И в вое том я явственно услышал родное германское наречие.

— Нет! — выл зверь. — Нет! Не убивай!

А потом схватился за голову, сжал затылок, замотал мерзким рылом, будто пытаясь сорвать с себя звериное обличье. И сорвал его, скинул морду волчью на каменный пол. А из-под нее смотрело на меня лицо человеческое, искаженное болью и страхом.

— Не убивай! Не убивай! — все повторял он. — Я расскажу все, что знаю!

Все в голове моей смешалось, и уже не мог я мыслить ясно в тот миг, но виду не подал. Остановил клинок в замахе, на плечо опустил и посмотрел холодно в лицо, которое сейчас смутным пятном белело в сгустившемся сумраке полуразрушенной монастырской кухни. И знакомым казалось мне то лицо, но тени вокруг и тени в голове моей укрыли и спрятали от меня воспоминания о том, где мог я видеть его, и не до того мне было в тот миг.

— Чем же жизнь свою выкупать будешь? — спросил я. — Трех друзей потерял я, ваше логово отыскивая и очищая, чем же ты вергельд[12] платить думаешь?

— Ответами, — прохрипел незнакомец. — Я все расскажу, только не убивай!

— Ты и так кровью истечешь, — я без жалости ткнул его ногой в обрубок, он взвыл.

— Я затянул, ремнями затянул, остановил кровь! Но ты поможешь мне затянуть сильнее и до селения дойти. А я расскажу все, что знаю. Поклянись, что не убьешь!

— К чему мне? Все ответы я из тебя и мечом добыть могу.

— И как поймешь, где истина? Если мне все равно умирать, к чему мне правду рассказывать? Поклянись, что спасешь!

Теснились в голове моей вопросы, путались мысли, и не было сил ответы выпытывать. И потому недолгим были раздумия мои.

— Клянусь Господом, если расскажешь все, что знаешь, то помогу тебе с раной и до селения доведу. А после отвезу в замок господина Вальгрима для суда. Но если во лжи уличу — зарублю без раздумий.

— Спрашивай! — немало крови потерял он, и влажной была одежда от нее, потому сотрясал пленника озноб. — Задавай вопросы, я все скажу!

— Назовись.

— Рудольф мое имя.

Я вздохнул и головой покачал, вновь меч занося, но вскинул руки незнакомец, заслоняясь.

— Нет! Нет! Это правда! Так меня зовут!

И тут едва смех не разобрал меня, хоть и невместно было сейчас веселию предаваться. Но подумалось мне, что умеет провидение шутки шутить куда как смешнее, чем шпильманы и шуты придворные. Видно, и вправду звали Рудольфом[13] того, кто решил в оборотня из легенд рядиться.

— Где дети?

— Тебе уже не догнать, — замотал головой он. — Их отдали сразу же, как увели. Сейчас, должно быть, уже продали.

— Кому? — в голове моей начинало проясняться, и не удивляли меня ответы его.

— Откуда мне знать, мы не продаем, только уводим. А спрос на юношей и девушек, да и на деток малых всегда есть, — он оскалился по-звериному. — Кому на потеху, а кому и… Тут рядом Поморье, где дикари-венды живут, Креста не знающие. Ходят слухи, что и там покупатели находятся.

Я оглянулся потерянно, силясь в мыслях своих уместить, что вовсе не адских исчадий выслеживал и рубил, а работорговцев, коих, думал я, давно мы истребили на земле господина моего. Неподалеку лежала маска волчья с белесой полосой на рыле.

— К чему же… все эти личины?

— Поначалу и без них обходились, да крестьяне лихих людей не так боятся, как оборотней, — опять оскалился Рудольф. — Пару раз на нас едва с топорами да вилами не набросились, еле ноги унесли. А потом вспомнили мы про легенды местные.

Он засмеялся, будто закашлялся, и откинулся спиной на стену.

— Переловили в силки да в ямы волков здешних, наделали масок и одежды, оружия из когтей да клыков. Лапы эти, чтоб следы страшнее были, — он, поморщившись, дернул ногою с широкой лапой на ступне. — Людишки и присмирели. Поверишь ли, иных в лесу встречали — так сами ребенка отдавали, лишь бы живыми уйти.

— Кто заправляет всем?

— Кто ж мне скажет? — хрипло каркнул Рудольф. — Когда-то, как я слышал, через управляющего в замке все дела делались, а потом не стало его, но быстро замена сыскалась. Нам же вести и указы тайными тропами приносили. Есть тут в деревнях те, кто служить согласился из страха за жизнь.

— Знаю, — холодно бросил я. — А вот ты немного знаешь, как я погляжу. Скудный вергельд, уж жалеть начинаю, что обещался тебе помочь.

— Последний приказ, — выдохнул он, пытаясь сесть удобнее на холодном камне. — Последний был не таким, как другие.

Я молчал, ожидая.

— Иногда приносили нам весточки, где указывали точно, кто нужен, мальчик или девочка, и сколько зим. Но последний указ иной был, — Рудольф торопился и клацал зубами. — Не ребенка и не отрока, а рыцаря хотел кто-то. Рыцаря-крестоносца с кривым мечом. Тройная цена за голову. И арбалет с тем указом передали.

Голова моя пошла кругом, и невольно шаг назад сделал я от пленника, оглядываясь к входу, где темной кучей лежало тело одного из похитителей. А рядом с ним арбалет, из коего убит был Вигхард. Рыцарь-крестоносец с кривым мечом.

— Ты хитер, — снова раскашлялся хриплым смехом мужчина, силясь ремень на обрубке ноги туже затянуть, кровь и жизнь в жилах удерживая. — Другому клинок отдал, потому и спутали вас. Был бы арбалет у меня, нипочем бы не ошибся. Я видел тебя тогда, на поляне.

— Что ж не убил? Там же, на поляне? — обернулся я к нему, чувствуя, как ненависть и ярость меня переполняют.

— Не по вашу душу шли, — скривился Рудольф. — Лесоруб тот… Давно надо было его… Дерзкий слишком. Других подбивал противиться нам. Вас двумя днями позднее ждали, вот и решили напоследок страху навести. Чтоб народец носа из домов не казал, охоту нам не портил.

— Дальше, — вновь приблизился я к нему, меч поудобнее перехватывая.

— Дальше не так пошло, как нами задумано было, — говорил пленник. — Детей мы отправили в условное место, с ними четверо ушли, остальные на поляне задержались с лесорубом да женой его повеселиться. Позабавились знатно, и с живыми, и с мертвыми, даже времени счет потеряли, а там и друзья твои пожаловали.

Рудольф поднял голову и посмотрел на меня.

— И тогда глупость я сделал, что тут