можем мы дружить  
я тихо плачу в платье затаясь
 я умираю тихо не боясь
 я начинаю говорить он умер
 и колдовство в тринадцать
    белый слон мне паспорт выдает в прощальный сон
 кивает головой и мы летим туда
 где только ты и я
 где только ты и я…
  Опубликовано в журнале «Мулета (Семейный альбом)» (Париж, 1985)
     ах мой Эдинька
 сон в гармошку
 все это самообман
 рыбье озеро
 дверь на застежку
 и лес как черный наган
   на этом выгоне
 стоят двое
 блаженные лица у них
 сейчас они чистенько прошлое смоют
 и убегут не спросив
   лошадку из дерева
 и конягу из плюша
 уведут за собой в ночное
 и леший им скажет
 что ему страшно
 ведь на планете их трое
   тот невидимка к кому обращаешься
 безмолвно с тобой согласен
 высосав сок
 зверь улыбается
 нежное дерево ясень
    никто и не знает
 о чем подумала
 женщина глядя в дюны
 чайка лишь раз ее мысли клюнула
 и улетела с испугом.
  1980
 Опубликовано в журнале «Мулета (Семейный альбом)» (Париж, 1985)
     Э.Л.
   я не хочу говорить о том что было однажды
 но я не могу не сказать я глупо и долго люблю
 жизнь моя кажется стенкой для граждан
 жизнь моя как кенгуру
   я время меняю на страны и речи
 пиво ль пью иль коньяк
 живу я лишь вами от встречи до встречи
 возлюбленный детка и враг
   все вру я вас ненавижу постой-ка
 за стойкою в баре
 я вспоминаю все
 вы не шестерка вы просто тройка
 вы просто выдумка из ничего
   верните все письма верните портреты
 верните мне детство мое
 черны бабочек эполеты
 и синее с солью вино
    я вас ненавижу я вас презираю
 плебей не сумевший понять
 вы рыба я рак
 и я не играю вы — вечный дурак.
  1983
 Опубликовано в журнале «Мулета (Семейный альбом)» (Париж, 1985)
     Э.Л.
   не зная ничего о жизни я все о смерти говорю
 я тень от тени глупый книжник
 стоящий прямо на краю
   я провинилась только тем что родилась на этом свете
 с коробкой розовых косметик
 с улыбкой девочки и view
   жила себе
 среди арабов
 среди закона верных жен
 но знала правду от кентавров
 и лица — деревенский лен
   жила я странной молчаливой
 в свой мир уйдя так глубоко
 что даже мудрые сивиллы мне приносили молоко
 и вот однажды в полдень детства
 я вдруг увидела тебя
 расхохоталась от соседства
 и от пролитого вина
    то было лето
 в это лето я научилась друг летать
 и с криком я люблю поэта
 зажмурив слово благодать.
  Опубликовано в журнале «Мулета (Семейный альбом)» (Париж, 1985)
     Толстому[53],другу в жизнизме
   не ожидая никакого зла зовете сфинкса чтобы съесть козла
 зовете барыню а с ней и речку без одежд
 зовете семь иль семьдесят надежд
 зовете ветер светлую грозу
 и тонконогую Марину-егозу
 ее безрукий носовой платок
 и выцветший от солнца городок
 вас ничего не бесит не тревожит
 живете вы как на душу положит
 с утра осмотрите владения и баню
 под вечер влюбитесь в хорошенькую Таню
 построя с ней все планы на луне
 вы понимаете что не в своем уме
   потом все скроется
 вы смотрите из ложи
 лорнет и лорд
 на сцене в шелк прохожий
 ленивых рук божественный хлопок
 и разговор о стиле belle epoque
 от скуки улыбнетесь пару раз
 ваш профиль горделив
 он лучше чем анфас
   стакан холодного душистого вина
 в машине вертите вы ручку от окна
 кивнете головой и улыбнетесь тихо
 пейзаж как мягкая крольчиха
 и чей-то мальчик вам целует руку
 и в поцелуе том вы видите не скуку
 вполне созревший интерес
 в тринадцать лет в нем пробудился бес
    беседуя с послом о землянике
 вы ночью позвоните Эвридике
 наговорите вредных слов любви
 наутро письма с птичкою киви
 все хорошо все просто
 ваша тень идет покорно с вами на постель
 лицо оставив и открыв глаза
 вы ждете грома чудится гроза
 и ветер в тонконогую Марину
 и зверь лесной
 с свистящим «с-с-с…»
 блаженно лижущий малину.
  Опубликовано в журнале «Мулета (Семейный альбом)» (Париж, 1985)
     Константину Кузьминскому[54]
   лето летательного аппарата
 тихо прошло в пыли
 забытый судьбой на даче
 вдруг поднимался один и летал
   лето мечтательной русской и вовсе лишь грусть была
 в жаркие дни спала
 а к вечеру выходила в пространство
 и нюхала то ли душистый белый табак-цветы
 то ли жизнь
   ее упрекали в притяжении к земле
 она плакала говорила что больше не будет
 и