Входит слуга.

Раб,Скажи гречанке Мирре, что мы жаждемБыть с нею.

Царь, она пришла.

Входит Мирра.

Ступай.

О милая! Мое ты сердце слышишь:В нем образ твой возник, — и ты пришла!Позволь мне верить, что меж нами естьОракул нежный, сладостным влияньемВлекущий нас, когда мы врозь, — быть вместе.

Верь: есть.

Я знаю, но назвать не в силах.Что это?

Бог — на родине моей;В душе моей — как будто чувство богаВысокое! Но это чувство смертной;Смиренье в нем, хотя и счастье, — илиДолжно быть счастье, но…

Опять преградаМеж нами и мечтой о счастье! Дай мнеЕе смести (встающую в твоейЗаминке), счастье дав тебе, и этимСвое упрочить.

Государь мой!

Вечно«Мой государь», «мой царь», «мой повелитель»!Смиренье, робость! Никогда улыбкиНе вижу — разве на пиру безумном,Когда шуты, напившись, позабудутПриличия, и с ними я сравняюсьВ скотстве! О Мирра! Все названья эти —«Царь», «государь», «властитель», «повелитель» —Могу я слышать и, в былом, ценил.Верней — терпел в устах рабов и знати;Когда же их лепечут губы милой,Целованные мною, — в сердце холодПроходит, леденящее сознанье,Что ложь — мой титул, если чувство душитВ моей любимой! Хочется тогдаСорвать с себя докучную тиаруИ в хижине кавказской поселитьсяС тобою, и венком сменить венец!

О, если б так!

И ты того же хочешь?А почему?

Неведомое мог быТы там узнать.

А что же?

Цену сердца;О женском говорю.

Но я изведалИх тысячи и тысячи.

Сердец?

Сердец.

Ни одного! Но час, быть может,Придет.

Придет! Послушай: Салемен(Как он проведал, знает лишь создательДержавы нашей, Бэл) мне объявил,Что мой престол в опасности.

Он сделалПрекрасно.

Ты ли это говоришь?Ты! с кем он был столь груб, кого дерзнул онИзгнать издевкой дикой и заставилКраснеть и плакать?

Я краснеть и плакатьДолжна бы чаще. Хорошо, что онМне долг напомнил мой. Но про опасностьУпомянул ты, — для тебя?

Какой-тоМидийский темный заговор, и злобаВойск и племен, и уж не знаю что:Какой-то лабиринт угроз и тайн.Ну, Салемен всегда такой, ты знаешь;Но человек он честный. Перестанем;Подумаем о пире.

Не о пире, —Не время! Мудрых предостереженийТы не отверг?

И ты боишься?

Я —Гречанка; мне ль бояться смерти? Я —Рабыня; мне ль свободы устрашиться?

Так почему бледнеешь?

Я — люблю.

А я? Тебя люблю я больше жизниМоей короткой, больше всей державыКолеблемой, — но не дрожу я.

Значит,Ты ни себя не любишь, ни меня:Любя другого, и себя ведь любят —Ради него… Все это безрассудно:Нельзя терять впустую жизнь и трон!

Терять! Но кто же, дерзкий, посягнетНа них?

А кто попытки убоится?Коль сам себя забыл их царь — никтоО нем не вспомнит!

Мирра!

О, не хмурься!К твоей улыбке так привыкла я,Что горше мне суровый вид, чем кара,Быть может, возвещаемая им.Царю — я подданная, господину —Рабыня, человека — я люблю,Охваченная роковым влеченьем!Гречанка, ненавижу я монархов;Рабыня — цепи; ионийка, яУнижена любовью к иноземцуСильнее, чем оковами. И все жеЛюблю тебя! И если той любвиХватило, чтобы душу переделать,Ужель она откажется от праваТебя спасти?

Спасти? Ты так прекрасна!Люби меня, люби, а не спасай!

А без любви — где сыщешь безопасность?

Про женскую любовь я говорю.

Жизнь человек сосет из женской грудиИ учится словам из женских уст;И первый плач близ женщины смолкает,И женщина последний слышит вздох:Мужчины нарушают долг печальныйБыть при вожде в его последний миг!

О, златоустая! Звучит твой голосКак музыка — трагическою песнью,Которую так любят у тебяНа родине, ты говорила. Плачешь?Не надо!

Я не плачу. Но — молю —Не говори о родине моей.

Но ты сама нередко…

Правда, правда;Мысль вечная невольно ищет слова;Но речь других о Греции — мне нож!

Молчу… Меня спасти ты хочешь; как же?

Уча спасти не одного себя,Но всю страну огромную от худшейИз войн — братоубийственной войны.

Но я, дитя, все войны ненавижу;Живу я в мире, в радостях; чего жеЕще?

Ах, царь! С обычными людьмиНужна нередко видимость войны,Чтоб сущность мира охранить; царю же —Порою страх внушать, а не любовь.

Но я искал любви.

А не внушилНи страха, ни любви.

Тебя ль я слышу?

Речь — о любви народа, себялюбца;Народу нужен страх перед законом,Не гнет: о нем не должен думать он;А думает — пускай его считаетЗащитою от худшего, от гнетаСтрастей. А царь вина, цветов, пиров,Любви — вовек не сыщет славы.

Славы!А слава — что?

Спроси отцов-богов.

Они молчат. О них жрецы болтают,Стремясь подачку выпросить на храм.

Взгляни в анналы тех, кто создал царство.

Я не могу: они в крови. К тому жеИмперия основана, а большейНе нужно мне.

Ты эту сбереги.

Ее мне все ж для наслаждений хватит…Идем к Евфрату, Мирра: чудный вечер;Галера ждет, и павильон разубранДля пиршества ночного и такоюСверкнет красой и блеском, что и звездыНебесные увидят в нем звезду!И, свежими увенчаны цветами,Возляжем мы с тобой подобно…

Жертвам.

Нет, как цари, как пастухи-цариБылых времен, не знавшие венцовПрекраснее цветочных, а победы —Лишь мирные, бесслезные… Пойдем.

Входит Панья.