Слухи о еврейском происхождении фра Томмазо де Торквемады появились еще при его жизни и не закончились со смертью. По сей день не утихают споры о том, что было истинным мотивом поступков этого человека.
Солдатский вальс
В тридцать девятом был отдан приказ —И начался поход.Солнце взорвалось будто фугас,Красным стал небосвод.Огненный дождь и свинцовый град,Воздух от гари сох.Вместе с другими шагал солдатПо имени Эрвин Блох.
Был он однажды обласкан судьбой —В сорок втором году:Месячный отпуск в Берлин, домой —Поезд уж на ходу…Месяц прошел, и снова вагон,И — остановка в пути.Он на Варшавский вышел перрон —Пару шагов пройти.
Но сигарета погасла в рукеПотяжелел закат.Там эшелон стоял в тупикеИ оцепленье солдат.Он оглянулся — а позади,Будто немой парад,С желтыми звездами на грудиПлыли за рядом ряд.
Глядя в тетрадку, молитву читалВ талесе и тфилинЗа остальными не поспевалСтарый седой раввин.День почернел — несорванный плод,Съежился и усох.Молча смотрел на еврейский ИсходРастерянный Эрвин Блох.
Так он смотрел и в вагон не спешил,Все продолжал стоять.С ним поравнявшись, раввин уронилВыцветшую тетрадь.Он подобрал — и промолвил старик,Дав ему перелистать:«Переписал мне псалмы ученик,Жаль было бы потерять…»
И отчего-то добавил раввин,Был неподвижен взгляд:«Он из Варшавы уехал в Берлин,Лет двадцать пять назад.Слышал — в Берлине стал он отцом,Но взял его рано Бог.Был он похож с тобою лицом,А звался он — Хаим Блох…»
Поезд еврейский ушел в горизонтИменем «Освенцим».Блох на Восточный отправился фронтК старым друзьям своим.Слушал как пули протяжно поют,Тренькают меж берез,И вспоминал берлинский приют —В котором когда-то рос.
Чаще молчал и больше курил,И потемнел лицом.И наконец расчет получилПорохом и свинцом,Где, средь забытых Богом местЖелтеют трава и мох.В этой степи появился крестС табличкою: «Эрвин Блох».
Но перед смертью, в тяжелом бредуВидел он тот вокзал.«Стойте! — воскликнул. — Я с вами иду!»И за раввином встал.«В ад, вместе с вами, дорогу избрал,Не поверну назад!»Но ребе спросил: «А с чего ты взял,Что это — дорога в ад?»
