«Граммофон играет у Петровых…»

Граммофон играет у Петровых Плачет и терзает он меня Я сижу средь кресла на балконе Свою юность хороня Боже я бывал тут лет в шестнадцать Танцевал… впервые полюбил и опять сижу я у Петровых Потеряв фактически себя Милые коричневые стены Библьотека ихнего прадеда Тёмные ветвящиеся руки Ихнего отца среди стола Кончил бал. Вернулся. Сел. Заплакал Вот и всё чем этот свет манил Вот тебе Париж и город Ницца Вот тебе и море и корабль А Петровы понимают чутко Это состояние моё Отошли. Когда же стало жутко Подошёл отец их закурил Сёстры! Я привез в подарок Лишь географическую карту И одну засушенную птицу и её размеры черезмерны Длинно я сижу и едет в пальцах Стиранная сотню раз обшивка Вашего потомственного кресла Впитывает тёмную слезу!

«Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои…»

Когда бренчат часы в тёплой комнате Зои И Зоя сидит на ковре гола весела И пьёт в одиночестве шипящие настои Из бокалов душистых цветного стекла То часы бренчат то Зоя встаёт и по тёплой комнате тянет тело то и дело мелькает Зоин белый зад и жирком заложённые ноги смело И привлекательных две груди больших Висят подобно козьим таким же предметам Пухлое одеяло пунцовое сохраняет ещё Очертания Зоиных нежных и круглых веток Тут Зоино пастбище — Зоин лужок Охрана его — толстые двери Сиеминутная Зоина жизнь — поясок Вдруг одела и в зеркало смеётся боками вертит Направляется к туалетному очагу Сидит и моча журча вытекает Она же заглядывает туда От проснувшейся страсти тихо вздыхает

Евгения

Последнюю слезу и ветвь и червь. кору и белую косынку Движений долгий стон такой томительный Увидел от Евгении вечерних чувств посылку Такой изогнутый был стан и длительный! Ворсистые листы под действием дождя запахли Ещё садовый стол хранил кусочки влаги А белые чулки так медленно меняли И положение своё передо мной дрожали Не мог коснуться чтоб не отойти Её волнистые после дождя движения! Она сама мне доставала грудь уже свою Движеньем рабским боковым — Евгения! И я стал рвать —            собака идиот Чтобы добраться к ляжкам —            привлекали жировые отложения …Весь в складках предо мной лежал живот… и волосы там грубые росли — Евгения Я взял руками толстую обвил ещё чулка хранившую пожатие я ляжку твою жирную — проклятие… В бездонную траву легли мы мне роскошество Я лазаю в тебе под ног твоих мостом Под мышку нос сую и нюхаю супружество…