Но, вожди, выдает лабаз...
Но наутро узки у вас,
Точно прорезь в прицеле винтовки,
Щелки глаз ваших. Точки глаз.
1979
В ПОСОЛЬСТВЕ
В дни годовщин парадных
Героев чтут, солдат,
Бывал и я на раутах
В одной из амбассад.
Но там награждали в зале,
Подняв за победу тост,
Не тех, кто воевали,
А тех. кто занял пост.
Хотел я уж послать их...
Но вдруг, или снится мне,
Стоит, гляжу, солдатик,
Убитый на войне,
Среди разодетых, замшевых, —
Дистрофик, почти скелет...
И поднимаются павшие,
Их тени, и з - т е х л е т.
Стоят, где столько столиков,
И столько хрусталя,
В истлевших гимнастерках...
С них сыплется земля.
Явились они и встали.
А мимо них, там и тут,
Все деятели в зале,
Как через дым, идут.
А рядом бокалы клацали
И речь о дружбе вел,
Брезгливо сщелкнув с лацкана
Щепоть земли, посол.
Я падал с вами, павшие,
И с вами воскресал,
Посла послав подальше,
Мы — покидаем — зал.
 1979.
МАЛЯР
МАЛЯР
Маляр стоит,
                     полдома побелив,
На известью заляпанной подвеске
Посередине
                   гомона
                               и блеска,
Скворцов и стекол!
                              Неба и земли!
Рассвета луч
                     касается ведра.
Он нарисован
                     кистью маляра.
А ветер, — вершины шевеля,
Дохнет-то розами, то керосином. —
В зеленом,
                  розовом,
                                 лиловом,
                                                 синем
Под люлькой колыхается
                                       земля!
Хохочет малый
На доске скрипучей.
Внизу — земля,
                        а под рукою —
                                               тучи.
Как яйца в пасху, размалевать их.
Он смог бы кистью,
                              если бы не лень.
Белит маляр,
                     покуда краски хватит,
Весь белым, синим
                              перемазан
                                               день!
И мне бы так,
                      размашисто,
                                          с утра
Торчать в просторе
                               вроде маляра,
И малевать,
                    влезая на леса,
Цветами радуги,
                          набором новым:
Зеленым,
               синим,
                          розовым,
                                         лиловым!
... Покуда черным
                             не зальет глаза.
1944.
ВО ТЬМЕ
Оно стучится, до захвата духа,
Оно стучится — глубоко, глухо —
Ведь грудь моя, как шахта, глубока.
Пусть врач к спине
                             прикладывает ухо,
Там ухает и ухает
                            кирка.
Я спать хочу... А там не слышат больше,
Там все стучат, все чаще, сгоряча:
Какой-то
              обезумевший
                                   забойщик
Все рубит, между ребрами,
сплеча!
Не жилы, то проходят коридоры,
Где гул один, где темноты потоп...
Трещат с натуги
                         ребровы
                                       распоры.
А он все рубит,
                        чертов углекоп!
И мыслей, мыслей там лишь вереница,
Закравшееся, пасмурное, там
Под сводами
                    отчаянье
                                  таится.
Как взрывом угрожающий
                                        метан...
Пусть не пройдет подземного грозою,
Кладя молчанья вечную печать.
Пусть не зальет — грунтовою слезою;
Потом попробуй помпой откачать!
Пускай идет — из глубины — все чаще —
Горючий уголь песни настоящей.
Чтобы над ним, над рдеющим от муки,
Над черным, раскаленным добела,
Ты обогрела
                    зябнущие руки,
Когда Россию
                      вьюга
                                замела.
1946.
СОЛДАТСКАЯ КУХНЯ
Я солдатская кухня
В развалинах города.
Я в пути, я в пути!
И года, чтобы спас их
От словесного голода,
С котелками ждут очереди впереди.
Я иду, как еда,
За штандартами красными.
А годов череда: исхудалые граждане.
В строй обратно зовет меня командир,
Только как бы в штрафбат я
Не угодил!
Пусть сдерут с меня лычки и снимут ремень
(Ну и что ж... отдохну,
Подождем перемен).
Пусть оставят лишь спички, да горсть табака,
Чтобы дым сквозь решетку
Пускать в облака.
Не хвалою, не лестью,
Только листьями радуем.
Только женщина истинная, если есть,
Будет рядом.
Я солдатская кухня, я им повар и бог!
Все раздам населенью,
До дна и до корки...
А когда, под конец,
У дороги на взгорке.
Ночь осыпет росой железо двуколки,
Будет сон мой,
Как затяжка махорки, глубок.
1947.
В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ
Мои стихи!
                 Наверное, они
Служили мне защитою
                                   в те дни.
Ведь к жизни из немых своих потемок
Они рвались,
                     храня мой каждый шаг.
В беременной
                      удваивает так
Ее живучесть
                     будущий ребенок,
Порой на корточках, накоротке
Со смертью, в спешке,
При папиросной вспышке
Я их набрасывал
                          на коробке
Не авторучкой —
                          обгорелой спичкой.
О чем? О звездах, о людской отваге.
На переписыванье сил не трать:
В тылу врага не пишут на бумаге.
Здесь память —
                         вот и вся твоя тетрадь
А лес — чужак, он весь насторожен,
И звезд раздумие над головою...
Но как писалось
                         жадно и свежо!
И строчки пахли
                          потом и смолою!
И строчки пахли телом неусталым,
Где взмокла шея, а шаги легки,
И злобой жить
                       во что бы то ни стало.
Что скулы стискивает,
                                   как кулаки!
Когда, как волк,
                          неуловим и чуток,
Когда один,
                   когда кругом сосна,
А женщина —
                      невиданное чудо,
Как выдумка, как озаренье сна,
И жизнь
             все напряженней, все дороже,
И блеск в глазах,
И сердце ждать не может,
И гул боев ты слышишь наконец,
Твой каждый мускул
                                 полон жаркой дрожи!
Дрожит, как сдерживаемый жеребец,
От крови в жилах
                           злобного излишка
Иль оттого,
                   что ты еще мальчишка,
А лес — в рассвете —
                                 так алмазно рыж.
Ведь в двадцать лет —
                                   когда вот-вот и крышка -
Ты весь —
                 до жилки на виске —
                                                  горишь!
Сейчас бы мне
                       той жадности кусок,
Чтоб впитывать
                        все, что я вижу,
                                                  снова,
Как впитывает
                       пористый песок
Дождя неудержимость
                                   проливного!
В любви, в работе, даже и в беде,
Дышать вот так,
                         как в тех лесах, в походе!..
Стихи мои военные!
                               Вы где?
Ведь я вас не записывал
                                     в блокноте.