Отзывается Маша, пока ещё нечленораздельно.

Вещь зажигает свет. Как будто ничего не видя вокруг, уходит в ванную. Подставляет руки под струю. Горстями льет на лицо воду. Движения становятся совсем человеческими. Долго смотрит в зеркало. Выбегает, лезет в свой тёмный угол, достает что-то, завёрнутое в бумажку. Разворачивает: это фотокарточка. Такая же, как была у Маши (с подписью на обороте): большеглазая девочка с огромными бантами.

Вещь снова подходит к зеркалу (большому, в комнате) смотрит на себя, на свои руки, потом на себя в зеркале, потом на фотографию. Из глаз брызгают слёзы. Она подходит к Маше, разрезает её путы. Маша, наверное, всё ещё ничего не понимает. Вещь обнимает её и плачет.

Вероника (голос чрезвычайно напряженный, за гранью срыва). Марья Иванна… а вы мне не верили и не верили…

Мы видим Ведьму, лежащую у алтаря, камера огибает её, как бы заглядывает за плечо — и мы видим лицо той пожилой женщины, Карины Николаевны, ещё более старое, измождённое, искажённое ужасом, седые волосы рассыпаны по полу…

А Кулагин на своём столе (в реанимации не койки, а столы) начинает ёрзать, вырываться, к нему бежит медсестра, подходит врач, похлопывает Кулагина по плечу, и лица у врача и медсестры расплываются в улыбке…