Ефим Степанович только крякнул:

– Ну и баба, ни баба, а солдат в юбке из тобе получится, язви тя в душу. Ты должна о другом думать, как робят народить да домашность вести, а она «в светло будушше верую», куды хватила.

– Тятя, да всё успею, и от Тихона не отстать, и ребятёшек народить.

Сама уже давно стала примечать, что-то с ней не то творится: начали набухать груди, болят соски, постоянно хочется чего-то солёненького, а по утрам подташнивать стало. Она догадывалась, что, вероятно, под сердцем

носит ребёнка Тихона. Ей было интересно, кто же там мальчик или девочка и на кого будет похож.

Сказать же об этом матери, свекрови или даже Тихону она стеснялась. Но когда уже начал округляться живот, Дарья стала более осторожно относиться к себе. Однажды, когда Тихон попробовал свою ненаглядную обнять покрепче, то услышал в ответ:

– Ты потише, Тихон.

– Почему?

– Ты чово какой непонятливый, в положени я, как бы не навредить дитю.

Тихон от радости чуть не потерял дар речи:

– Дашенька, мила, неужто?

– Да, – зардевшись, тихо засмеялась Дарья.

– А большой уже срок?

– Да скоро пять месцев будет.

– Значит в июле ждать надо?

– Стал быть, – сладостно пропела Дарья.

***

В начале лета в дом Шлемовых вошла страшная весть – погиб на фронте самый младший брат Тихона Зот. Казнили его белогвардейцы, живьём закопали в землю. До сих пор на башкирских землях можно найти эти скорбные курганы.

Вероятно, правду в народе говорят: «Пришла беда, отворяй ворота». Не успели оплакать казнённую душу Зотика, как при скатывании сруба бани под лесиной погибает сестра Лёса.

И после сплошного горя в начале июля разрешилась Дарья. Родился сын. Афанасий Евдокимович просил, чтобы внука назвали Зотом, но Тихон ответил:

– Нет, тятенька, нызовём мы его в честь Михал Иваныча Калинина.

– Минька, стал быть, – переспросил отец.

– Минька конечно, Минька и никто иной, – весело проговорил Тихон.

– Ну. чово же, имя тоже не плохо.

Сразу, после рождения сына, Дарья поняла, что теперь уже всё, никогда ей не пойти на гулянья, что наступила её вечная бабья жизнь. А ей так хотелось погулять, ведь шестнадцать лет – это ещё так мало, и не нагулялась она досыта. Да и теперь стала Дарья всем нутром понимать, что Тихон всё-таки такой старый против неё и что она навсегда загубила свою молодость.

В один из вечеров в маленькой комнатушке спали родители, в углу, на сундуке, устроился Порфирий, он приехал из волости на каникулы,

в зыбке сладко посапывал маленький Мишка, а Тихон опять задержался на своём партийном собрании, Одна Дарья, сидя при лучине, чинила одежду и вполголоса напевала свою любимую песню:

Звёзды, мои звёздочки,

Полно вам блистать,

Полно вам прошедшее

Мне напоминать.

Поёт Дарья, а сама думает о своей судьбе. Ну, а когда дошла до тех слов:

Кто бы эту звёздочку

На небе словил.

Кто бы мою молодость

Назад. назад воротил.

Вот тут-то она и разревелась. Уронив голову на стол, Дарья плакала без звука, злые слёзы ручьём лились по её щекам.

А потом Дарья успокоилась и подумала: «И что это я – дура реву? Соберу завтра Миньку и уйду в отцовский дом. Родители помогут воспитать мне сына. А жених для меня найдётся молодой»

– А как жы Тихон? – спросил внутренний голос.

– А чё Тихон, – сама себе ответила Дарья, – он вовсе обо мне и не думат, ему только работа да партейны дела. Да с ним с тоски пропадёш.

Вернувшись, Тихон застал жену спящей.

Наутро, когда Порфирий уехал в волость, Тихон ушёл на работу, родители тоже куда-то отлучились, Дарья скорёхонько собрала узелок с немудрёными своими вещичками да с Мишкиными пелёнками и подалась к себе домой.

Открыв ворота, Дарья увидела во дворе отца:

– Всё, тятя, не могу я боле, опостылила мне замужня жизнь.

– Опостылила, говоришь, – тихо начал Ефим Степанович. – А взамуж хто тобе толкал силком, али ты сама полюбовныо вышла, забыла?

– Дак ведь это по молодости.

– По молодости, – рассвирепев, рявкнул отец. – Шшас возьму вожжи, да так тобе отхожу, что не тольк тобе семейна жизнь опостылит, а вся твоя жизнь не в моготу станет. Не погляжу, что у тобе на руках робёнок.

– Да ты, чово, тятя, неужто и в дом не пустишь?

– Шшас не пушшу, иди, откель пришла, не расстраивай мать, у неё и так уже ни сердце, а тряпка кака-то стала. Вышла взамуж, живи не позорь нас с матерью. Вот те весь мой сказ.

Так и вернулась Дарья не с чем в дом мужа. Благо, что Тихон ни о чём не узнал, да и тени подозрения даже никакой не было.

***

Время шло. Дарья уже была «на сносях» со вторым. Мишка рос крепким парнем, ничего не страшился и не боялся, весь пошёл в отца. Порфирий закончил десятилетку и работал в деревне, а по вечерам просиживал над книжками, уж очень ему хотелось стать учёным. Особенно его, деревенского парня, обвораживала неведомая и загадочная наука – химия.

Однажды Тихон уехал с тестем на делянку за сеном, а Дарья пошла вместе с Афанасием Евдокимовичем, с золовкой Домной и с Порфирием работать на кирпичный сарай.

С самого утра с дедом и с матерью увязался на работу трёхлетний Минька. Бабка отговаривала внука, улещая всяческими домашними приманками, но Мишка поднял такой рёв, что Дарья, обругав сына: «Жид, Шлемов непокорный», взяла с собой.

Мишка всё облазил в сарае, всё для него было удивительно: и то, как это из сухой глины получается вязкая грязь, и то, как дед лепит какие-то непонятные тяжёлые игрушки и обжигает их, и то, как дядька складывает эти игрушки, как будто печку кладёт. Дарья не успела и глазом моргнуть, как Мишка забрался на штабель кирпичей и с криком:

– Мама, смотли, я на елаплане лечу, – прыгнул вниз.

Дарья, как мисила ногами глину, так и застыла на месте. Минька лежал возле кирпичей и не шевелился. Дарья, одним прыжком, как кошка, прыгнула к сыну, схватила его на руки, мальчик молчал и не открывал глаза. Дарья со слезами на глазах прижала к себе Мишку и начала причитать:

– Миша, сынонька, кровинушка, ты моя родна, солнышко моё ясно, открой свои

голубы глазоньки, да глянь на свою родиму мамоньку, это ведь я тобе выносила и в муках родила. Не умирай сынок.