слово может использоваться как поэтическая метафора глубинных законов Вселенной, которых мы еще не понимаем, – обеспечивает атеистам полезный способ проникнуть в американское общество под прикрытием эвфемизма и ослабить хватку фундаменталистской теократии? За двадцать лет, миновавших с момента публикации “Энциклопедии неверия”, ожидаемый упадок религиозности продолжался в том же темпе в Западной Европе, но вот в Северной Америке[158] и исламском мире произошло обратное. Несчастный европеец порой чувствует себя зажатым в кошмарных клещах между исламскими и христианскими джихадистами, находящимися в священном альянсе. Соединенные Штаты Америки ныне страдают от эпидемии религиозности, которая кажется чуть ли не средневековой по своей интенсивности и решительно зловещей по своему политическому влиянию. В различные исторические периоды бывало невозможно, чтобы высокую политическую должность получили женщина, еврей, гей, католик или афроамериканец. Ныне эта отрицательная привилегия сохраняется в основном за атеистами и преступниками. Актриса Джулия Суини, в своем прекрасном театральном монологе “Отпуская Бога”, с черным юмором вспоминает реакцию ее родителей на ее собственный мягкий атеизм:
Первый отклик моей матери больше напоминал крик. “Атеистка? АТЕИСТКА???”
Отец позвонил и сказал: “Ты предала свою семью, свою школу, свой город”. Можно было подумать, я продавала секреты русским. Оба сказали, что больше не станут со мной говорить. Отец сказал: “И на мои похороны не приходи”. Повесив трубку, я подумала: “Только попробуй меня остановить”.
Думаю, родители были слегка разочарованы, когда я сказала, что больше не верю в Бога, но быть атеисткой – совершенно другое дело.
Можно возразить, что проблема заключается в абсурдной демонизации самого слова “атеист”. Если вдуматься в детали того, что сказал, к примеру, Эйнштейн, то, несмотря на его религиозно нагруженный язык, он был таким же атеистом, как, например, Бертран Рассел, или Роберт Ингерсолл, или любой типичный член Королевского общества либо Национальной Академии наук[159]. Эйнштейновские эвфемизмы, вероятно, позволили не одному умному, думающему человеку избраться на высокую должность.
Некоторые рассматривают это как тактический аргумент в пользу того, чтобы вообще отказаться от слова “атеист” и называть себя “Умными”, по аналогии с гомосексуалами, которые позитивно переименовали себя в “геев”[160]. Делаются различные, более или менее привлекательные попытки преобразовать эйнштейновский пантеизм в организованные квазирелигии с названиями вроде “Религиозный натурализм” Урсулы Гудинаф или “Всемирный пантеизм”; и возможно это, то есть универсизм, политически целесообразный путь. Другие предпочитают держаться до конца и называть вещи своими именами, делая просветительские усилия по реабилитации самого слова “атеизм”.
Возможно, “политическая целесообразность” – это слишком цинично. Громкая декларация Карла Сагана в “Голубой точке” может читаться как положительно вдохновляющая:
Как могло получиться, что практически ни одна из ведущих религий не заинтересовалась наукой и не пришла к выводу: “Ведь это лучше, чем мы думали! Вселенная гораздо громаднее, чем говорили наши пророки, грандиознее, тоньше, красивее. Должно быть, и Бог куда более велик, чем мы могли представить?” Вместо этого они заявляют: “Нет-нет-нет! У нас есть наш маленький бог, мы хотим, чтобы он таким и оставался”. Религия, древняя или новая, которая акцентировала бы величие Вселенной, открывающееся современной науке, могла бы снискать такое великое благоговение, с которым не в силах была бы потягаться ни одна из традиционных религий. Рано или поздно такая религия возникнет[161].
Возвращаясь к освобождению: мы переживаем освобождение только по контрасту с пленом. Никто в наше время не чувствует освобождения через неверие в молот Тора или молнии Зевса, хотя для наших предков это, возможно, было актуально. Ныне огромное множество людей воспитывается в убеждении, что вера (в зависимости от того, где им выпало родиться) в христианство, ислам, иудаизм или индуизм является ожидаемой нормой, отступление от которой – прискорбное и тяжелое решение (и это еще мягко сказано, ибо официальная исламская кара за вероотступничество – смерть). У женщин во многих частях мира есть дополнительные причины рассматривать конец религии как освобождение.
Нередко я получаю письма от читателей моих книг, которые благодарят меня за избавление от оков религии. Процитирую всего лишь один пример. Назову автора “Джерри”, так как он глубоко обеспокоен – и небезосновательно, учитывая опыт Джулии Суини, – тем, что родители могут обнаружить его новообретенное неверие. Индоктринация Джерри в юном возрасте в духе евангелического христианства оказалась печально успешной. Он вспоминает, как, в его последнем классе в школе,
директор выбрал маленькую группу наиболее способных мальчиков, чтобы заниматься с ними философией. Он, вероятно, пожалел о том, что выбрал меня, так как во время дебатов в классе я совершенно четко дал понять, что на самом деле подобные дискуссии не нужны: ответ на все жизненные проблемы был прост, и это был Христос.
Освобождение Джерри наступило только в аспирантуре:
Мои аспирантские годы, однако, раскрыли мне глаза на целый мир идей, о которых я и не подозревал, что они существуют. Я познакомился с весьма умными однокурсниками, которые применили свою рациональность ко всем аспектам своей жизни и пришли к выводу, что Бога нет. И, что удивительно, они были счастливы, они наслаждались жизнью, они не чувствовали “дыры в форме Бога”, о которой я так часто предупреждал людей [Джерри некоторое время занимался миссионерством при благонамеренной финансовой поддержке своей церкви]…
Впервые в жизни я захотел, чтобы со мной поспорили. “Блажен, кто жил в подобный миг рассвета[162]”. Я жаждал пищи для ума… и так я провел лето 1998 года, глотая книгу за книгой.
Среди проглоченных им книг было две моих, вот почему он мне написал. Он продолжает рассказывать о своей реакции на эти и другие книги:
Нарождающееся осознание того, что я могу запросто отринуть свою все больше слабеющую веру и что мир без Бога не будет безрадостным адом, каким я его себе всегда представлял, было ошеломительно. Я чувствовал себя освобожденным. Все достоинства христианства, которые я проповедовал – что вера приносит свободу, смысл, цель, радость и т. д., – я теперь и в самом деле открыл, вот только не с той стороны!
Как мы освобождаемся, отринув религию? Давайте посчитаем! Морально мы освобождаемся – особенно если нас воспитывали в католицизме (меня, к счастью, нет) – от зловещего бремени вины и страха. Ужасная идея приватного “греха” никогда не покидает умы благочестивых, и мы не можем не ощущать радости освобождения, когда сбрасываем ее и заменяем открытым здравым смыслом моральной философской логики. Вместо приватного “греха” мы выбираем такие виды поведения, которые, не причиняя страданий другим, увеличивают их счастье.
Практически мы освобождаемся, в зависимости
