В черновике своего рапорта Красильников вычеркнул далее очень интересное место, живописующее жизнь охранки. Он писал, в частности, о французском агенте Леруа, перешедшем к Бурцеву, и о своем агенте Жоливе, освещавшем Бурцева:

«Помимо агентурных указаний, имеются еще следующие данные, говорящие за возможность передачи сведений из парижского бюро, а именно:

1. Леруа сказал Жоливе, что Департамент полиции извещен о намерении его написать свои мемуары о своей службе в Зафаничной агентуре, тогда как об этом Департаменту полиции доложено не было, хотя я получил об этом указание из местного французского источника, а кроме того, сам Жоливе рассказывал Сушкову, когда последний по моему поручению ездил к нему в Сини-Лаббей условиться о свидании со мною.

Когда Жоливе обратился ко мне с предложением своих услуг и просил ему ответить в Сини-Лаббей, где он тогда находился, я, не желая ему писать, послал к нему Сушкова условиться относительно свидания со мною. В разговоре с Сушковым между прочим Жоливе сообщил о полученном им предложении напечатать свои мемуары о службе в русской полиции. Сведения об этом имелись и у меня из местных источников, причем я их Департаменту полиции не докладывал ввиду того, что вслед за этим мне было сообщено о том, что мемуары эти были признаны Альмерейдой (редактором журнала „Красная книга") неинтересными, почему и мысль о напечатании их была оставлена.

По прибытии в Париж приблизительно через неделю Жоливе при свидании со мною рассказал, между прочим, что Леруа ему говорил, будто о напечатании им мемуаров было телеграфировано в Департамент полиции.

2. Когда мною было получено сведение о тяжкой болезни Леруа, заболевшего рожистым воспалением, то как-то будучи в Бюро я в присутствии Сушкова и Биттер-Монена, обратившись к последнему, сказал: „Вы знаете, Леруа серьезно заболел; у него рожистое воспаление и опасаются заражения крови". При этом кто-то из нас, кто не помню, я ли или Биттер-Монен сказал: „Хоть бы он от этого подох". Кроме нас троих в Бюро, в это время в этой комнате никого не было. Из других комнат о том, что говорится в одной, ничего услыхать нельзя.

На первом же свидании с Жоливе последний передал мне, что, будучи у Леруа и высказывая ему сочувствие по поводу его болезни, сказал ему, что в таком виде его не узнали бы агенты из посольства, которые, вероятно, не знают о его болезни. На это Леруа сказал, что им это отлично известно, что по этому поводу, говоря о нем, были даже сказаны следующие слова, и тут же дословно повторил приведенную выше фразу.

Задаваясь теперь вопросом, кто может быть в сношениях с Бурцевым, приходится совершенно исключить служащих в самом консульстве, несмотря на указания агентуры, что корреспондент Бурцева является будто бы служащим в консульстве. Никто из служащих консульства в помещение Заграничной агентуры в отсутствие чинов последней не входил. Если кто-нибудь из них изредка и заходит, то только по какому-либо служебному делу и обращается за справками ко мне или к кому-нибудь из чинов канцелярии. Доступа к делам и переписке эти лица, безусловно, не имеют. То же самое можно сказать и о чинах дипломатической канцелярии посольства. К делам Заграничной агентуры имеют касательство кроме меня Сушков, Мельников и Бобров. Биттер-Монена приходится исключить как лицо, незнакомое с русским языком».

Таковы были догадки Красильникова, и нужно сказать, он был одно время недалеко от искомого, но затем решил, что в его агентуре нет и не может быть осведомителей, работавших для Бурцева. Осведомитель же существовал. И с его помощью одним ударом Бурцев выбил из строя почти 40 процентов секретных сотрудников.

Понять беспокойство Красильникова можно, если вспомнить и о том, что осенью 1913 года была выведена из здания русского посольства в Париже и расформирована бывшая на личной связи с Красильниковым и его помощниками агентура, а на ее месте создано совершенно отдельное «частное детективное бюро Бинта и Самбена» и только эти двое имели теперь связь с «шефом».

Особую роль среди вскрытых Бурцевым провокаторов играл «Бернар», выдавший себя за его «секретаря». Николай Николаевич Верецкий, бывший студент столичного университета, состоял осведомителем петербургского охранного отделения под кличкою «Осипов». Проживая в Париже и скрывая свою принадлежность к охранке, в декабре 1912 года он предложил свои услуги Заграничной агентуре. При этом назвался сначала Андреем Ивановичем Ниловым, а потом Федором Ивановичем Клячко. Был принят в число секретных сотрудников Заграничной агентуры под кличкой «Bernard» на жалованье в 200 франков, которое через два месяца было повышено до 500 франков.

Сведения Верецкого, по отзыву имевшего с ним сношения Эргардта, были «правдивы и ценны». Обстоятельные доклады Верецкого касались главным образом социал-революционеров и самого Бурцева, у которого он, по официальному выражению, «занимал прочное положение», благодаря чему Верецкий был в курсе дел, которые возбуждались против разных лиц по обвинению в предательстве. Но в декабре 1913 года Верецкий был отозван в Россию.

Из числа разоблаченных Бурцевым в 1913 году нужно отметить Житомирского, который тогда же из-за возникших подозрений временно вынужден был отойти от дел охранки, а окончательно был раскрыт следствием лишь в 1917 году.

Яков Абрамович Житомирский, мещанин из Ростова-на-Дону, врач по профессии, в годы Первой мировой войны — волонтер на французском фронте, действовал среди социал-демократов, затем большевиков, имея партийную кличку «Отцов». В 1907–1911 годах был близок к большевистскому центру, исполняя его различные поручения по организации транспорта, заграничных сношений и тому подобному. Одновременно в течение целых 15 лет состоял секретным сотрудником русской политической полиции под кличкой «Andre», а затем «Daudet». Был заагентурен, по-видимому, Гартингом в Берлине в 1902 году, когда последний заведовал берлинским отделением Заграничной агентуры. От Департамента полиции Житомирский получал до войны немалое содержание — 2000 франков в месяц.

Он освещал деятельность ЦК социал-демократической партии, давая подробные отчеты о его пленарных заседаниях, партийных конференциях, в организации которых принимал участие, о технических поручениях, дававшихся отдельным членам партии, в том числе и ему самому. Донесения Гартинга из Парижа в 1903 году о донском комитете РСДРП были скорее всего основаны на сообщениях Житомирского. Якову Абрамовичу принадлежат также подробные отчеты о социал-демократических съездах, например о брюссельском съезде 1903 года, изложенные в донесении Гартинга Департаменту полиции 4 января 1904 года. Он же, очевидно, был тем сотрудником, который пытался в 1907 году устроить