Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918)
под ред. Борис Иванович Колоницкий
В оформлении обложки использована иллюстрация «Борьба за мир в России». Der Wahre Jacob. 1917. Heft 819 (4 Dezember).
Введение
В первой четверти XXI века о гражданских войнах говорят и пишут много, может быть, даже слишком много.
Мы завершаем работу над этой книгой в 2025 году. В начале прошлого года на экраны вышел американский фильм «Гражданская война»[1]. По всей видимости, он был задуман в связи с президентскими выборами, которые состоялись в ноябре. В центре сюжета этой кинокартины — воображаемый вооруженный конфликт между федеральным правительством США и союзом противостоящих ему штатов, восставших против президента страны. Антиутопия отражает нарастающие страхи перед политическим размежеванием Америки, расколом, который проявляется уже не только в партийном, но и в культурно-политическом противостоянии, порождающем риторику гражданской войны. Само по себе это свидетельствует об актуализации темы гражданских войн в современном общественном сознании. Некоторые консервативно настроенные американские политики годами развивают идеи о праве народа на восстание, а центристы и левые рассуждают об уже идущей в США холодной гражданской войне. Говорят о перспективах гражданской войны и в европейских странах: одних пугает распространение популистских и антилиберальных настроений в регионе (эту тему можно встретить в выступлениях Э. Макрона), других — весь комплекс проблем, связанных с миграциями, и нередко эти темы переплетаются[2]. Все эти страхи кажутся явно преувеличенными, однако обращение к понятию гражданская война и образам, визуализирующим этот конфликт, симптоматично.
О возможной в будущем гражданской войне рассуждают и популярные современные писатели, чьи работы рассматриваются историками литературы как часть восходящей к древности традиции описания гражданских войн. Главному герою популярного романа Мишеля Уэльбека «Покорность» (2015), жанр которого сам автор называет «политической фантастикой», принадлежат слова: «Франция, как и другие западноевропейские страны, давно дрейфует к гражданской войне. Это очевидно…» Страх перед гражданской войной, который испытывают герои Уэльбека, влияет на описываемые автором политические процессы; этот страх, вызванный межэытническим и межконфессиональным противостоянием, присутствует в описаниях европейских городов: «…в Брюсселе, в большей степени, чем в любой другой европейской столице, чувствовалась близость гражданской войны»[3].
Нельзя не сказать и о том, что гражданская война привлекает ныне особое внимание и некоторых философов. В свое время М. Фуко, отталкиваясь от известного высказывания К. фон Клаузевица, отметил: «И если верно, что внешняя война является продолжением политики, то мы должны сказать в ответ, что политика является продолжением гражданской войны»[4]. Для французского философа, полемизировавшего с той традицией понимания гражданской войны, которая восходит к Т. Гоббсу, гражданская война на время стала важнейшим понятием, центральным для изучения сферы политического. Впоследствии некоторые философы также рассматривали этот термин как важнейшее парадигматическое понятие, достаточно вспомнить книгу Дж. Агамбена[5].
Впрочем, некоторые исследователи полагают, что в современных вооруженных конфликтах исчезает сама возможность отличать войны между государствами от внутренних войн. Новая ситуация возникает и в результате глобализации, уровень взаимосвязанности конфликтов становится иным, что позволяет ряду ученых вновь говорить о мировой гражданской войне[6]. Термин мировая гражданская война, широко использовавшийся радикальными социалистами и коммунистами во время Первой мировой войны и Гражданской войны, получает новую жизнь, приобретая иные смыслы.
Обостренный интерес к гражданским войнам и распространенные страхи перед гражданской войной далеко не всегда свидетельствуют о ее реальной угрозе, но их тиражирование, нередко имеющее своей целью манипуляцию общественным сознанием, часто является симптомом обострения социальных и политических проблем развитых стран, проблем не всегда проговоренных.
Другой, еще более важной причиной пробуждения интереса к феномену гражданской войны являются современные вооруженные конфликты. Если с середины XVII века войны велись по преимуществу между государствами, то после окончания Второй мировой войны количественно преобладали всевозможные внутренние вооруженные конфликты, которые определялись — по крайней мере, частью экспертов и некоторыми их участниками — как гражданские войны. Эта тенденция усилилась после 1989 года: лишь 5 % войн последних десятилетий были вооруженными конфликтами между государствами. Гражданские же войны и в начале XXI века с трудом поддаются учету: достаточно упомянуть Афганистан, Ирак, Йемен, Ливию, Сирию, Сомали, Южный Судан… Такой список никак нельзя назвать полным или точным: одни участники и исследователи этих конфликтов считают их гражданскими войнами, а другие отрицают эти характеристики; в настоящее время нет общепризнанного определения гражданской войны. Это проявлялось и в описаниях вооруженных конфликтов прошлого: одни авторы считали, что династические, религиозные, антиколониальные войны и крупные этнические конфликты можно считать гражданскими войнами, а другие с этим суждением не были согласны, полагая, что чрезмерно расширительное использование термина затрудняет понимание сути самого явления. Дискуссии исследователей по этому поводу продолжаются и по сей день, и нет никаких оснований полагать, что они прекратятся. Да и участники конфликтов, как уже отмечалось, в разных ситуациях с разной степенью готовности применяли и применяют этот термин, ибо его использование влечет за собой политические, юридические и экономические последствия, которые могут быть невыгодны какой-либо из противоборствующих сторон[7].
По оценке некоторых исследователей, в 2015 году в мире одновременно шло более сорока гражданских войн[8]. Иные авторы называют другие цифры, однако сами дискуссии об определениях вооруженных конфликтов и принципах их классификации свидетельствуют о востребованности изучения и современных гражданских войн, и истории внутренних вооруженных конфликтов. Актуальные и для первой четверти XXI века задачи прекращения, ограничения, локализации и предотвращения гражданских войн придают особое значение изучению различных аспектов зарождения, ведения и завершения внутренних вооруженных конфликтов.
В этом отношении сложнейший грандиозный комплекс разнообразных и разнородных вооруженных конфликтов на постимперском пространстве, совокупность которых мы вслед за многими современниками не вполне точно называем Гражданской войной в России, представляет особый интерес не только для историков.
История этой Гражданской войны важна и в другом отношении: нередко межгосударственные масштабные войны порождают войны гражданские, переплетаясь с ними. Например, в годы Второй мировой войны во Франции военные и полицейские формирования режима Виши сражались с силами Сопротивления, этот «франко-французский» вооруженный конфликт описывается частью исследователей как гражданская война, и именно такой характер этого противостояния делал память о Виши в послевоенной Франции особенно конфликтогенной[9]. Вооруженная борьба фашистов и антифашистов в Италии в 1943–1945 годах также приобретала характер гражданской войны, переплетающейся с войной мировой[10]. Современные историки часто описывают и Гражданскую войну в России как продолжение — с иными средствами, в иной форме и с иными силами — Первой мировой войны. Подписание Брестского мира, например, не привело к тому, что постимперское пространство было исключено из глобального противоборства[11].
Важен также вопрос о связи революций и гражданских войн. Известно, что В. И. Ленин, опираясь на некоторые тексты
