Ознакомительная версия. Доступно 54 страниц из 297

Но текли дни и недели, а Киприан не возвращался. От встречи с московским государем он хорошего не ждал, а в Твери его окружили пышностью и лестью, которые владыка любил. Князь Михайла Александрович всячески его обхаживал, думая переманить из Москвы в Тверь, ибо сейчас, в связи с нашествием Тохтамыша и ослаблением Дмитрия, у него снова воскресли надежды на великое княжение над Русью. И поддержка главы русской Церкви могла оказать ему в этом немалую помощь.

Наконец выведенный из терпения Дмитрий послал в Тверь своих бояр Семена Тимофеевича Вельяминова и Михаилу Ивановича Морозова с наказом митрополиту выехать в Москву.

Киприан прибыл к середине октября, и великим князем был встречен сурово.

– Что же ты, отче, – сказал ему Дмитрий, не подходя под благословение, как то было в обычае, и даже не предлагая владыке сесть, – столько лет домогался московской митрополии того лишь ради, чтобы ныне эдак осрамиться перед целой Русью?

– В чем срам мой, княже? – побагровев, спросил митрополит. – В том ли, что я, претерпев оскорбления черни, вывез жену твою и новорожденного сына из Москвы и тем спас их от верной погибели?

– Ты мне женою и сыном глаза не отводи! Их и без тебя нашлось бы кому вывезти. Да, может, и увозить бы не было нужды, ежели бы ты долга своего не позабыл! Я тебе Москву оставил, дабы ты держал в ней порядок и архипастырским словом своим крепил сердца людей. А ты что сделал? – Покинул паству свою и святыни наши на поругание татарам и первым убег, прикрывшись княгининой юбкой [378] ! И не чернь тебя оскорбляла, а московский народ проводил тебя, бегуна, как ты того заслужил! Это ли не срам?

– Опамятуйся, Дмитрей Иванович, и обуздай язык свой! Ибо не токмо со служителем Божьим говоришь, но с князем Церкви и с первоиерархом русским! И не тебе, сыну моему духовному, судить меня!

– С тобою в этот час не сын твой духовный говорит, а государь русский, коему ты подвластен! За ослушание и за измену не токмо судить, но и казнить тебя могу. Так бы и надобно сделать! Не сделаю потому лишь, что не одному тебе, а всей Церкви православной причинил бы я тем ущерб. Но стал ты мне гадок, и видеть тебя здесь не хочу! Чужак ты нам по крови, и русской души тебе не понять, инако не стал бы ты во дни нашей великой скорби сидеть в Твери, поколе тебя оттуда силой не вытащили! Не такой отец духовный нам надобен. Наши русские святители в страде земной всегда бывали своему князю первыми поможниками и себя не жалели. Тебе же литовские князья милей, – вот и съезжай отсюда в обрат, на Литву, а мы тут и без тебя управимся!

– Кощунствуешь, княже, и того тебе Господь не простит! А на русской митрополии я укреплен патриархом, и не в твоей власти меня с нее согнать. Да и не сам ли ты меня на Москву призвал?

– В том каюсь. Призвал, а ныне оплошку свою хочу поправить. Что ты всегда руку моего ворога, князя Ольгерда, держал, то я тебе простил и принял тебя с честью. Но разве мог я тогда знать, как ты себя в грозный для Руси час выявишь? А теперь вижу – не годен ты нам, вот и говорю: съезжай с Москвы! Три дня тебе кладу на сборы, а коли промедлишь, велю силой вывезти!

– Если так, мне трех дней не нужно: я и сегодня съеду. Но за богопротивные действа свои ты и Богу, и патриарху ответишь! А иного митрополита на Москву не жди!

– Мне и ждать не надобно: есть у нас митрополит Пимен. Он хотя и обманом, но сан свой такоже получил от самого патриарха. И каков он ни есть, а все будет для нас получше тебя, – по крайности, свой, русский человек, стало быть, паству свою в беде не покинет и продавать меня не станет ни Литовскому князю, ни Тверскому! Думаешь, не знаю, что у тебя на уме? Вот Пимена и призову из заточения, а тебе отсюда путь чист!

– Добро, княже. Только не на Литву я отсюда поеду, а в Цареград и доведу обо всем его святости, патриарху Нилу. Коли отлучит он тебя и землю твою от Церкви, на себя пеняй!

– Страшен сон, да милостив Бог! Патриарх небось поумнее тебя! А теперь, отче, не вводи в грех, ступай отселева, покуда я тебе худшего не сказал!

Исполненный негодования, Киприан уехал, а Дмитрий сейчас же вызвал из Чухломы находившегося там опального Пимена и, – как всегда в таких случаях выражались русские летописцы, «принял его с любовию и честью на московскую митрополию».

Однако, как показало ближайшее будущее, Дмитрий Донской, не питавший к Пимену ни любви, ни уважения, предполагал оставить его во главе русской Церкви лишь временно, до посвящения в митрополиты иерарха более достойного. В поисках такового Дмитрий Иванович обратился за советом к игумену Сергию Радонежскому, который без колебаний указал на суздальского архиепископа Дионисия, человека строгой жизни, пользовавшегося на Руси всеобщим уважением.

Летом 1383 года Дионисий с грамотой великого князя отправился в Константинополь, дабы испросить у вселенского патриарха посвящение в митрополиты. Киприан, тоже находившийся в Константинополе и надеявшийся с помощью патриарха возвратиться на московскую митрополию, всячески противодействовал посвящению Дионисия, но в этом не преуспел: одряхлевшая Византийская империя клонилась к упадку и переживала трудные времена, пренебрегать желаниями главы крепнущего Русского государства она уже не могла, и Дионисий получил от патриарха сан митрополита с назначением в Москву, а Киприану была предоставлена киевская митрополия, которую он и раньше возглавлял.

Таким образом, все как будто складывалось согласно желания Дмитрия, но возможность этого, очевидно, была предусмотрена его противником: обратный путь митрополита Дионисия лежал через Киев, где его неожиданно приказал схватить Киевский князь Владимир Ольгердович, друг и покровитель Киприана. Заявив, что последний является единственным законным митрополитом всея Руси, – как Литовской, так и Московской, – и обвиняя Дионисия в намерении внести раскол и смуту в православную Церковь, он заточил его в Киеве, где этот иерарх умер в следующем году, будучи впоследствии причисленным к лику святых.

В силу этих событий на московской митрополии остался Пимен. Но под воздействием Киприана патриарх вскоре вызвал его в Константинополь, где, защищая свои права и оправдываясь в возводимых на него обвинениях, Пимен вынужден был задержаться на три с половиной года. После этого на короткое время он возвратился в Москву, но борьба против него продолжалась, вследствие чего вскоре он снова отправился в Константинополь, где и умер несколько месяцев спустя. Почти одновременно скончался и великий князь Дмитрий Иванович Донской, а в следующем году в сопровождении двух византийских митрополитов и целого сонма духовенства в Москву прибыл Киприан и утвердился на русской митрополии.

С сыном и преемником Дмитрия великим князем Василием Первым он ладил и во главе русской Церкви оставался до самой своей смерти, более шестнадцати лет. Надо признать, что для ее устроения Киприан сделал немало: будучи человеком образованным, он оставил ряд ценных трудов духовного содержания и несколько хороших переводов; внес много исправлений в русские богослужебные книги, положив этим начало огромному труду, который впоследствии завершил патриарх Никон. Но самое главное, он сурово искоренял злоупотребления и неправды, которые допускали некоторые епископы и игумены в церковном обиходе и в отношении к монастырским крестьянам, чем восстановил к себе уважение русского народа, подорванное в прошлом.

Но свою нелюбовь к Дмитрию Донскому Киприан сохранил до самой смерти, и следы этой нелюбви отчетливо заметны во многих документах и письменных памятниках эпохи.

Глава 26

Toe же зимы прииде посол в Москву именем князь Карач, от царя Тохтамыша к великому князю Дмитрею Ивановичю, еже о миру, с добрыми речами и с пожалованьем от царя. Князь же великий утешился мало от великия скорби и печали, и честь Тохтамышеву послу воздаде велию и многими дары одари его.

Никоновская летопись

После отъезда Киприана прошло два месяца. К наступлению сильных холодов работы по восстановлению Москвы были почти закончены, а те следы разрушений, которых еще не успела коснуться рука человека, замело толстым слоем снега. Город принял свой обычный зимний облик, – только лишь целиком выгоревший посад был теперь вполовину меньше прежнего, да редко, проходя московскими улицами, можно было услышать веселую песню или смех.

Хмур и печален был и великий князь Дмитрий Иванович. Его точили тяжелые думы.

«Не один уже раз Москва горела, – думал он, – из праха поднимать ее нам не впервой. Если бы только это! Горе же смертное в том, что Орда сызнова взяла над нами силу, ужели же втуне полегли тысячи и тьмы русских людей на Куликовом поле? Ведь хан нас на том не оставит, что пограбил московские города: опять захочет моей покорности и повелит платить ему десятину, как некогда было положено… А что сделаешь, ежели после битвы с Мамаем да после нынешнего нашествия Русь наполовину обезлюдела и все в ней пришло в расстройство? И хотя изойдет душа слезами и кровью, а придется как прежде воздеть на себя татарское ярмо… Господи, коли нет иного исхода, хоть так по милости Своей сделай, чтобы не слишком тяжким было оно!»

Ознакомительная версия. Доступно 54 страниц из 297