быть, он даже и не монах, а только говорит, что монах. Разве я знаю?.. Вдруг он вздрогнул, широко открыл глаза и схватился обеими руками за грудь. -- Что это? -- произнес он. -- Слышите?.. Пан быстро повернулся и подошел к самому краю рва... Он тоже услышал тихий, сдавленный стон, раздавшийся, как казалось, со дна рва... Стон повторился. -- Кто там? -- крикнул пан. -- Это -- папоротник, -- зашептал эконом. -- Ой, пане, пане!.. Снова раздался стон, теперь уже более громкий. И теперь он уже не умолк, а, как ветер, пробежал со дна рва вверх по откосу, по кустам папоротника и покатился дальше по откосу вдоль стены. Пан отступил назад. Он видел, как шевелились кусты папоротника, шурша перистыми листьями... Но не было ветра... Кусты папоротника, казалось, шевелились сами собой... Они трепетали от корней до макушки, и, чудилось, вместе с ними дрожат незримые в их чаще струны. Кто-то, точно незримый, перебирает струны, и струны плачут и стонут. -- Это колдовство! -- крикнул пан. Он все отступал назад, дальше от края рва, потому что ему казалось, будто стон и плач уж переполнили весь ров и, как морской прибой, плещут за край рва и подкатываются ему под ноги... Он бросил саблю и, высоко подымая ноги, будто шел по свежей озими и выбирал место, где его нога не затоптала бы нежных ростков, направился прочь от рва... Но каждый шаг вызывал новый стон. Будто всякая травка, всякая былинка, когда он наступал на нее ногою, стонала от боли. -- Пане! -- крикнул ему эконом. -- Пане, куда вы? Там волчьи ямы... Но он шел, пятясь задом, высоко подымая ноги, простирая руки вперед и отталкивая от себя воздух. Словно он шел по глубокой воде. И ему точно казалось, что вокруг него море стона и плача... У него захватило дыхание. Стон и плач переплетались между собой, охватывая его всего, застилая слух и зрение... Точно пламя бушевало вокруг него, и на лицо ему -- в уши, в нос, в рот -- дышало жаром. Точно этот плач и стон срывался с огненных языков. Он упал. Когда подбежал к нему эконом, он крепко стиснул ему руку и произнес, задыхаясь: -- Скорей отвори башню! Пусть казаки уйдут на волю... Может быть, мне будет легче... Я весь горю... Издалека пронесся благовест... Тягучий долгий звук, словно нехотя и с болью оторвавшийся от могучей груди, долетел до пана и разлился у него в душе наполняя всю душу. И затрепетал, зарыдал в душе... И вместе с ним зажглась в душе у пана молитва, -- старая, детская, давно забытая. Казалось, звук колокола впитал в себя и стон, и плач и унес их с собою далеко-далеко... И пану сразу стало легче... Море стона и плача выкинуло пана на берег и ушло назад-- туда, откуда пришло оно, и уж больше не мучило пана... -- Скорей, скорей... -- говорил он эконому, -- возьми ключи... выпусти их на волю. Эконом помог ему встать и отвел в замок. В тот же день пан снял оковы с казаков и выпустил их на волю.
