— Я люблю тебя, дочка.

— Я тоже люблю тебя, папа.

Он поцеловал ее в лоб. Постоял еще мгновение, глядя ей в глаза, а потом… его фигура начала терять четкость, становиться прозрачной. Она стала различать сквозь фигуру отца огни на той стороне ручья. Он медленно растворялся в воздухе. Пространство вокруг тоже начало терять очертания, цвета смешивались, звуки постепенно стихали. И в этой наступающей тишине Алиса почувствовала, что падает в теплую, обволакивающую темноту.

Глава 4

В тот момент, когда призрак Громова начал свой рассказ, реальность вокруг изменилась. Стены каменного мешка расплылись и исчезли, уступив место залитому солнцем пространству. Меня перенесло в самое нутро чужого воспоминания.

Это напоминало ощущения, которые я испытывал при контакте с душами умерших, но теперь все было в тысячу раз интенсивнее. Я одновременно был и зрителем, и участником событий. Я стоял невидимым наблюдателем в огромном, гулком зале родового поместья Громовых, видел все его глазами, чувствовал кожей, но при этом сохранял собственное сознание. Ощущения и мысли накладывались одно на другое.

А голос настоящего Виктора Громова продолжал звучать в моем сознании, наполненный горечью и старой болью. Это была не речь, а скорее поток мыслей, вплетенный в ткань воспоминаний.

«Отец всегда смотрел на меня как на пустое место, — звучал его голос, пока я глазами молодого, еще не сломленного Виктора наблюдал, как глава рода Громовых, седовласый, статный мужчина с тяжелым взглядом похлопывает по плечу его старшего брата. — Весь его мир вращался вокруг Дмитрия. Наследник. Будущее рода».

Картинки сменяли друг друга как в лихорадочном сне. Вот Дмитрий, смеясь, рассказывает отцу о своей очередной проделке — ночной попойке, закончившейся дебошем и вызовом урядников. Отец хмурится, но в его глазах нет гнева, лишь снисходительная отеческая гордость.

«Ему прощалось все, — голос Виктора был полон яда. — Запои, девки, отвратительная учеба. Потому что в нем отец видел то, чего никогда не видел во мне. Характер».

И снова смена декораций. Библиотека, залитая светом. Я в теле юного Виктора стою перед отцом, протягивая ему грамоту за победу в лицейской олимпиаде по алгебре. Отец берет ее, бросает беглый взгляд и молча кладет на край стола, не отрываясь от газеты.

«А чего добился я? Отличные оценки? Поощрения от преподавателей? — голос звенел от обиды. — Это не имело значения. Все, что я делал, было недостаточным, чтобы хоть на мгновение переключить внимание отца на себя».

Виктор, запертый во мне, снова и снова переживал свое унижение. Я чувствовал его жгучий стыд, бессильную ярость, его отчаянное желание доказать, что он тоже существует, что он тоже достоин фамилии, которую носит.

«Младшая сестра… он и о ней почти не вспоминал, — промелькнуло воспоминание о маленькой девочке с огромными бантами, одиноко играющей в саду. — Она была лишь придатком к семье. Фигурой на шахматной доске, которую можно будет выгодно отдать замуж для укрепления связей. Что с ней случилось после моего изгнания я не знаю.».

Я видел, как Виктор, теперь уже повзрослевший, пытается копировать брата. Пропускает занятия, связывается с дурной компанией, впервые пробует дорогой коньяк, от которого его тошнит. Но это вызывает у отца приступ гнева. Виктора наказывают, а затем отправляют стоять, как крестьянского сына, на гречку в угол.

И вот, наконец, кульминация.

Я стоял в центре огромного бального зала, залитого светом тысяч свечей. Вокруг — весь цвет столичной аристократии. Мужчины в смокингах, дамы в шелках и бриллиантах. Музыка, смех, звон бокалов. И посреди всего этого великолепия, юный Виктор Громов, бледный, но с горящими глазами, делает шаг вперед.

«Я вызвал его, — в голосе призрака прозвучал отголосок того былого, отчаянного триумфа. — Я бросил вызов брату на глазах у всех. На дуэль. Я хотел доказать отцу. Не победить, нет. Просто показать, что я тоже могу быть мужчиной, достойным носить его фамилию. Что я не тень брата, а полноценный взрослый человек».

Но отец увидел в этом не смелость. Он увидел предательство. Оскорбление, нанесенное не только наследнику, но и всему роду Громовых. Позор, вынесенный на всеобщее обозрение.

Следующая сцена — кабинет отца. Тяжелые портьеры задернуты, в комнате полумрак. Я почувствовал жгучую боль от пощечины, которая едва не сбила молодого Виктора с ног. Затем еще одна. Отец бил молча, методично, с холодной яростью.

«Ты опозорил нас», — произнес он наконец, когда Виктор стоял, пошатываясь, с разбитой губой, а в глазах стояли слезы унижения.

Через два дня его мир рухнул. Слова отца, сказанные на прощание в холле, до сих пор звучали в памяти этого тела, как приговор.

«Ты позор рода Громовых».

Изгнание. Феодосия.

Чужие воспоминания отступили, оставив после себя тяжелую ментальную усталость и шум в голове. Меня тошнило. Не физически, а на глубинном уровне, от переизбытка воспринятой чужой боли. Голова была тяжелой, сознание затуманенным, и мне потребовалось несколько мгновений, чтобы заново осознать, где я нахожусь и что происходит вокруг.

Голос призрака Громова, рассказывавшего свою историю, медленно угас. Я стоял посреди камеры, тяжело дыша, пытаясь избавиться от чужой боли. Призрак Виктора стоял напротив, и на его изможденном лице застыла вымученная улыбка.

— Интересное приключение, не находишь? — спросил он.

На одно короткое, но яркое мгновение мне показалось, что я полностью осознал, почему Виктор Громов стал тем, кем стал. Постоянное унижение, борьба за крупицу отцовского внимания, отчаянное желание доказать свою значимость. Все его падение, алкоголизм, жажда запретных знаний… все это было последствиями далеких детских проблем и обид. Эффект бабочки. Или рассказ Рэя Брэдбери «и грянул гром».

В моей памяти все еще оставались определенные пробелы, но что-то мне подсказывало, что если начать копать, то я смогу добиться их заполнения.

— Ну, ты, наверное, уже в курсе, что твой отец написал, — сказал я призраку предшественника.

— Да, — ответил он глухо. — Ты не поверишь, но… — на его призрачном лице появилась кривая усмешка. — Я вижу