— Спасибо тебе, Герман. Ты настоящий друг.

— Сонь, скинь адрес квартиры и предупреди квартирантов. Я им что-то подыщу. Тебе не придется ждать месяц, оставь эту проблему мне.

— Тебя это точно не затруднит?

— Нет, сказал же.

Мы стоим на крыльце. Соня тянется ко мне, обнимает за плечи и целует в щеку. Хочет отблагодарить, но я ловлю ее губы и целую. Настоящая ягодка. Сладкая, нежная и беззащитная.

11

Софья.

— Матушки-обосратушки..

Глаза Настюши округляются, когда я вручаю ей ручку от большого, розового чемодана.

— Кошмар просто… Насть, тебе не стыдно так при матери выражаться? Это все, что ты скажешь?

— Мам, ты не шутишь? — оседает она на диван.

Пришлось все ей рассказать. Я и так тянула сколько могла. Тринадцатое июля уже завтра, так что…

— Мамуль, не могу поверить… Ты уверена, что у папы роман? На все сто? Ну… Ты у меня умная, лохануться не должна.

Закатываю глаза, убеждаясь, что Настя восприняла мой рассказ как надо… Поверила мне. Даже документы и прочие доказательства измены ее папаши не пришлось демонстрировать.

— Погоди… А если они меня не возьмут? Прогонят?

— Папа хоть и предал меня, но тебя любит, Насть. Не посмеет он родную дочь прогнать. У тебя билет имеется. И отдельный номер в гостинице. Так что… Все будет хорошо.

— А ты чем заниматься будешь? Разводом? — грустнеет она. — Мам, я должна буду эту идиотку терпеть? Хотя… Я ведь могу ее донимать? Издеваться?

— Конечно. Это приветствуется.

— Тогда я ей не завидую. Капустина взвоет от ужаса.

— Кочанова.

— Идиотова, блин. Мерзавкина и Подлецова. Боже, мам. Как ты терпела столько времени. Ты у меня боец.

Людмила рискнула мне помочь. Она позвонила Максиму и настоятельно посоветовала ему не совершать никаких сделок во время аудиторской проверки.

Сволочь с облегчением согласилась, рассказав о предстоящем отпуск понимаете?

Отпуск у него.

А мне он сообщил о командировке…

Да еще и таким видом… Вы бы его видели, — важны серьезный… Будто его в Белый дом пригласили.

Я убедила Макса пожалеть «бедных» квартирантов. Научившись вранью у мужа, я «вспомнила»

закон, запрещающий выселять людей раньше указанного в договоре срока.

Нехотя, но он согласился дать пожилой паре месяц на выселение… Еще и умницей меня назвал, хлопнув по заднице.

Сволочь и гад… Но я терплю, верите? И последних сил держусь, считая дни до их отъезда.

— Ты мне костюмы не клади, Сонь. Жара такая… — важно командует Макс, крутясь перед зеркалом в прихожей.

— Как это не клади? У моего любимого мужа важная командировка.

И губы усилием воли тяну в подобии улыбки. Кажется, я похудела за эту неделю..

Стресс лишил меня аппетита и сна. Одежда вся висит…

Вот провожу гадов в отпуск и устрою себе шоппинг — деньги-то есть…

— Жаль, что не смогли пойти на годовщину свадьбы, правда? — нарочито тоскливо вздыхает

Макс.

— Конечно, милый… И мне жаль. Ноя сама к ним сбегаю, поздравлю.

— Вернусь из командировки — махнем в Архипо-Осиповку, да, Сонь?

Господи… ну и урод. Меня, значит, на Черное море, а мымру эту…

— Конечно. Обожаю это милое местечко. Там такие пирожки с мясом на вокзале.

Объедение.

Ничего, голубки. Недолго вам куковать осталось… Судьбинушка накажет вас.

— Нет, Сонька, ты костюмы не клади. Жарко.

— Может, тебе еще сланцы положить? — прищуриваюсь я.

— Положи. Может, в гостинице, куда нашу делегацию поселят, бассейн будет? И шорты положи, и майки-поло.

Ага, щацас! Я складываю пуховики и зимние ботинки в чемодан Макса. Ни трусов, ни маек, ни шортов ему не видать… А вот надо самому учиться себя обслуживать, Максимка. И шапку зимнюю кладу, и резиновые, рыбацкие сапожищи. Вот будет потеха, когда он чемоданчик откроет. Его курица от смеха подавится!

— Все упаковала, любимый. Счастливого пути! Мы с Настенькой будем скучать.

Он не трогал меня… Не пытался соблазнить перед отъездом. Улегся спать в кабинете, ничего не объяснив. Нет, я не хотела его прикосновений — лживых и грязных. Просто не понимала —

почему так?

Почему один мужчина смотрит на меня, как на подтаявшее, малиновое мороженое, которое хочется облизать, а другой…

— Пока, мои девочки. Буду тосковать.

Настя холодно прощается с отцом. Убегает в комнату, где покоится ее розовый чемоданчик.

— Мам, мы не опоздаем? — взволнованно спрашивает она, влетая в кухню, где я неторопливо пью чай.

— Нет. Он уехал слишком рано. Так хотел поскорее убежать, что… Неважно. Поедем, Настюха.

Пусть только попробует отказаться от тебя. Я тогда, я…

Губы дрожат. Чувствую, что заболеваю. Адреналин кипятит кровь, держит в тонусе, но это скоро пройдет.

Подъезжаю к аэропорту. Глубоко дышу, пытаясь успокоиться. Все хорошо, Соня… Ты молодец, справилась. Такое провернула! Скажи кому — не поверят.

Герман обещал помочь с фирмой, пока Макс будет «отдыхать».

Замечаю красную, широкополую шляпу Алиночки. Макс с ней рядом. Из дома он уходил в деловом костюме, сейчас же на нем белая рубашка с яркими оранжево-зелеными пальмами. Ну, пошлость же?

— Фуух… Успела, — вручаю ошарашенному супругу ручку от Настиного чемодана. — Какая мерзость, любимый. С каких это пор у тебя ТАК испортился вкус?

ЕГО глуповатая Алиночка удивленно моргает искусственными ресницами, придерживает шляпу, очевидно, боясь, что я отниму такое сокровище.

— Соня? Что ты здесь делаешь? Послушай, это по работе. Я..

— Настя, ты едешь в Дубай с папой и вот этой тетей в красной шляпе и зеленом сарафане.

Наверное, рубашку тебе тоже она купила?

12

Лина.

Максим походит на мотылька, летящего навстречу поезду. Лицо бледное и обезображенное ужасом, губы раскрытые, на висках вздувшиеся вены. А глаза… Глаза дикие, бегающие. Наверное, сейчас я особенно сильно похожу на тот самый, пресловутый поезд.

— Она не может полететь с нами, ведь. — блеет мой благоверный.

— Почему это? Ты ведь по работе летишь, ведь так?

— Да, но…

— Тогда справишься, Максик. Настя — твоя единственная дочь. Или ты планировал отвезти нас в

Архипо-Осиповку? Прости, что испортила сюрприз.

— Сонь, давай поговорим. Сонь, это все совсем не то, о чем ты думаешь, — бормочет он, косясь на ошеломленную, сбитую с толку Алиночку.

На миг мне ее даже даль становится. Все, что она может — моргать. И хватать воздух пухлыми губами.

Настька вставляет наушники в уши и отворачивается. Не желает слушать наши склоки.

Пританцовывает, делая вид, что ничего эдакого не происходит.

— Да я ни о чем не думаю. По работе. И дальше-то что. А ты, — поворачиваюсь к Алине.

— Таки будешь молчать?

— Да что вы себе позволяете?

— Господи, ну и голос. Словно