Боится, что не стоит?

Зря. Она всегда стоила всего, что у меня было. Я поэтому её и оставил. Потому что того, что я имел было недостаточно.

– Отойдите, – повторяю, ступая к ним вплотную.

Варшавин ловит меня в фокус. Сощуривается, понимая, что я свой выбор сделал. А потом качает головой.

– Зря, Рус. Она не оценит.

– Всё я ценю, в отличии от вас, – доносится воинственно надломленно из—за моей спины.

– А ты рот закрой, сучка, – не успевает Варшавин договорить, как тут же шипит от боли, потому что я заламываю его руку с такой силой, что вот—вот раздастся хруст пальцев. – Блядь, Шмель, пусти, урод. Больно, сукаааа.

– Научись разговаривать сначала.

Даша испуганно вцепляется мне в руку холодными пальцами.

– Не надо, Руслан, пожалуйста.

– Пустииии.

– Рус, отпусти его, – нервно дергается Попов.

– Кто ей вот это оставил? – киваю на красные пятна, которые теперь вижу и на бледной руке.

Взгляд Андрея мечется на корчащегося от боли Варшавина.

Избежать хруста не получается. Он противным звуком разносится по помещению, а Варшавин взвывает.

Только после этого отпускаю его и тащу за собой едва передвигающуюся Дашу.

Внутри клокочет, вены горят.

Мы спускаемся по ступеням, выходим на улицу. Около мотоцикла отпускаю её, мимолетом оценивая состояние. Даша выглядит так, будто находится в состоянии шока. Зрачки расширены, бледная. Дышит часто и неглубоко.

Молча взбирается на байк и обхватывает меня дрожащими руками.

У меня самого внутри тряска. Во—первых, от осознания, что мог сегодня не приехать, а эти двое хер бы сказали об указании Тихого и тогда завтра бы той Дашки, что я знаю не существовало бы. А во—вторых от того, какой грядёт пиздец и как его правильно вырулить.

Если бы Дашка не полезла со своей камерой, ничего бы не случилось. А теперь…

Крепче стиснув руль, срываюсь с места. Ехать быстро не получается. Машин много в это время, все едут по домам. А вот куда вести Дашу я не знаю. Ей нужно успокоиться. И мне тоже, иначе я сам её убью.

В какой—то момент, когда мы снова тормозим на светофоре, она отрывается от меня и тычет в сторону посадки, в которой совсем недавно я намеренно устроил кошки—мышки.

Пытался запугать, чтобы пыль в глаза Варшавина пустить, а ему эта идея на удивление зашла. Решил догнать и поразвлекаться. Мудак.

– Остановись здесь, – Даша просит отрывисто, будто задыхается.

Рывком оборачиваюсь, всматриваясь в полные слёз глаза.

– Плохо тебе?

Откатываю байк к тротуару. Не успеваю его припарковать, как Даша соскакивает, и нырнув в кусты, исчезает из поля зрения.

Я сжимаю зубы.

Поставив мотоцикл на подножку, иду за ней.

Впереди мелькает растрепанный хвост.

Думал, её выворачивать будет, а она согнувшись напополам откидывает откуда—то взявшейся палкой листья на земле.

Подхожу, наблюдая за её странными действиями.

– Что ты делаешь?

Даша не отвечает. Напряженно раскидывает сухую листву в разные стороны и передвигается дальше.

– Даша!

– Ищу! – отвечает резко.

– Что ты ищешь?

– Одну вещь!

Блядь…

Беру ее за руку и разворачиваю к себе. Крепко сжимаю плечи.

Только когда она оказывается ко мне лицом, понимаю, что она еле держится. Её трясет, грудь вздрагивает, в глазах стоят слезы.

Мысленно возвращаюсь в промзону и доламываю остальные пальцы Варшавина. Это её состояние как серпом мне по одному месту.

– Даш, – говорю спокойнее, понимая, что любое мое слово может её взорвать, – какую вещь ты ищешь?

– Важную, – едва шевелит губами.

Пиздец…

– Ты уверена, что сейчас именно тот момент, чтобы её искать? Может, сделаешь это позже?

– Нет, – упрямо мотает головой и волосы цепляются за её ресницы. – Нужно сейчас. Потому что потом не найду. А мне она нужна. Я ошиблась!

– В чём?

Подбородок у нее начинает дрожать, а из глаз таки стекают слезы.

Она прикрывает веки, а когда смотрит на меня, я дышать перестаю. В нем столько глубины, что она меня затягивает на самое дно. Стремительно. Бесповоротно.

– Ошиблась в том, что тебе всё равно. Что ты стал другим. И выбросила её. Я такая дура.

– Что ты выбросила? – ни черта не понимаю, и от этого психую еще сильнее. – Можешь нормально объяснить?

– Цепочку, которую ты дарил. Она была единственным, что напоминало мне о тебе. Я так берегла её. Никогда нигде не оставляла, – судорожно тянет носом воздух, раскурочивая меня искренностью, которой я думал никогда не увижу, – А в ту ночь, когда ты сказал мне бежать, я решила, что ничего не значу для тебя. Что в тебе не осталось ничего человеческого. Взяла и выбросила её. Мне было так больно. Но ты выбрал меня сегодня. Там, выбрал меня! Даже если просто по—человечески, и ты ничего ко мне не чувствуешь, но ты встал на мою сторону. Не оставил там с этими ненормальными. А это значит только одно. Несмотря на причины, которые толкнули тебя заниматься воровством, ты всё еще тот. Тот Руслан, которого я …

Она не договаривает, а во мне будто что—то ломается. С треском рушится блок, который я выставил уже очень давно, наивно надеясь, что чувства к ней через него не просочатся.

Злость на неё за то, что сегодня произошло резко трансформируется в нечто гораздо более мощное.

И хоть я обещал себе никогда этого не делать, потому мы с ней совсем из разных миров, сейчас я даю слабину и забываю об обещании и обо всём, что кружит над нами черными воронами.

Её взгляд, искренность, слёзы, что катятся по щекам, размазывают меня в хлам.

Обхватываю её лицо ладонями и вжимаюсь в мокрые от слез губы.

От соприкосновения с ними меня ослепляет и дезориентирует. Ощущение, будто я оказываюсь в эпицентре ядерного взрыва и меня раскладывает на молекулы.

Хочется сделать ей больно за то, что подвергла себя опасности. Себя, и меня. Чего скрывать. Поэтому поцелуй получается яростный и жесткий.

А Дашка вместо того, чтобы оттолкнуть меня, делает наоборот. На миг замерев, оплетает меня дрожащими руками.

Мы ударяемся зубами, но уже не расцепляемся. Только влипаем друг в друга еще сильнее.

Дурочка. Как была, так ею и осталась.

Как и мои чувства к ней. Никуда они не делись. Несмотря на все то, что произошло, меня тянет к ней, как адреналинозависимого к минному полю.

Что тогда тянуло, что сейчас.

Прижав к себе, толкаюсь в горячий рот языком, ловя оглушительные фейерверки от ощущения того, что целую её. Я блядь мечтал об этом четыре адских года.

Сминаю соленые губы, вдавливая её в себя