— Я знаю, кто это, дитя моё… — монах внимательно смотрел на Волкова: — Добро пожаловать, господин барон. Его Высокопреосвященство давно вас дожидаются.

Потом он указывает рукой как бы приглашая деву и барона идти вперед и сам идёт с ними. И идёт молча, словно тут и не нужно никаких слов. Они по узорчатым паркетам доходят до больших дверей, у которых сидит ещё один монах. Тот встаёт, отворяет одну дверь: входите. Агнес уверенно входит первой. И генерала это уже не удивляет.

У окна высится огромное кресло, в нем, на куче подушек, устроился старый, седой человек в белой рубахе со свободными рукавами. Его ноги, ступни, уложены на мягкий пуфик, накрыты свежей простынёй, но та простыня уже вся в жёлтых пятнах. Монахиня, сидя рядом со стариком, читает ему книгу, а за его креслом присел священник, судя по рясе и роскошному распятию, сана высокого. Слушал книгу Август Вильгельм фон Филленбург. Курфюрст и архиепископ Ланна. Едва услышав шаги Агнес, священник за креслом курфюрста встал, а монахиня перестала читать. Старик в кресле сразу встрепенулся, приподнялся с подушек:

— Кто? Кто там? — он от света окна оборачивается к деве. — А, это ты… Я тебя по шагам различаю… Пришла? Привела мне его?

— Привела, отец мой, — Агнес встаёт перед стариком на оба колена. Берёт его руку и целует перстень. Потом встаёт и осеняет себя крестным знамением. И делает знак Волкову: идите к нему.

А старик и говорит с капризным нетерпением:

— Ну, молодец мой… Где ты там? — он зовёт генерала и манит его рукой: — Иди сюда… Иди.

Волков подходит:

— Да хранит вас Господь, Ваше Высокопреосвященство.

И тоже желает поцеловать перстень курфюрста, но тот руки ему не даёт: брось, брось это, подойди ко мне, и манит, наклонись, а когда генерал склоняется к нему, вдруг начинает ощупывать его плечи.

— Ах, ты какой… Крепок ещё, крепок… — курфюрст оскаливается в радости, и генерал видит, что у того почти не осталось задних зубов. — Вон ещё какая рука. Камень, а не рука. Да… Но… Но вижу я, что ты уже не та скала, что был прежде… — Глаза старика изучают генерала. — Что, устал, уже поди, воевать-то?

— Начинаю уставать, — признаёт генерал.

— И седина вон… Седина, — он прикасается к вискам Волкова. — Время рушит даже таких как ты. Да… Время беспощадно, от него ни в каком доспехе не укрыться… — Он не выпускает руки барона. — И глаза уже не горят. А я помню, как они горели, когда первый раз тебя увидел. Ты взглядом своим обжигал, такая сила в тебе была, такая злость, страсть… О… Так ты хотел получить достоинство… Денег… Всего… Отправь тебя в ад, ты и туда бы пошёл… А сейчас вон как… Крепок ещё, но… Разжирел от своих побед. Жёны, жёны бесконечные… Уже поди не ты за ними бегаешь, а наоборот… Ну, так же? А ещё золото… Замок какой-то невозможный себе построил… Не от соседей же… Соседей своих ты в страх привёл, у них и помыслов против тебя нет, — старик смеётся. — Видно не доверяешь своему сеньору? Да?

— Ко всему надо быть готовым, Ваше Высокопреосвященство, — отвечает Волков.

— Ко всему… Ко всему, — соглашается с ним поп, и всё ещё разглядывая барона блеклыми глазами, и не отпуская его руки, снова интересуется: — А сколько же тебе лет, молодец? Сорок миновало уже?

— Миновало, монсеньор, к сожалению, миновало, — без особой радости сообщает ему Волков.

Тут, наконец, курфюрст Ланна выпускает его из рук и говорит монахине:

— Стул, сестра Матильда, кто-нибудь… Дайте же рыцарю божьему стул.

Та откладывает книгу и убирает со столика, что стоит подле кресла архиепископа, тарелку, то ли с густым супом, то ли с жидкой кашей. А священник же, сидевший за креслом курфюрста, встаёт и свой стул ставит к правому подлокотнику, поближе, и показывает генералу: прошу вас. А когда генерал садится, архиепископ берёт его за руку:

— Ну… Расскажи мне, как дело было в Винцлау. Хочу слышать всё из первых уст.

Волков думал, что отделается рассказом коротким, дескать, приехал графиню взял, замок нечистых поджог его да уехал. Всё. Но не вышло…

— Нет, нет… Расскажи, каковы те Тельвисы были. Каковы на вид, гадки ли или хороши собой, как у них в замке было, дурно, грязно, или нет, — требовал архиепископ, — всё рассказывай, всё, я тут с ума схожу, романы слушаю, так что давай, рассказывай.

Пришлось рассказывать и про замок, и про то, как перебили всех людей маркграфини, и про страшную ванну, и про богатство колдунов. И как шли в Швацц. И как там их встречали без особой радости. Курфюрст Ланна слушал внимательно, и всё время задавал вопросы. И Волков понял: сед старик, конечно, и немощен ногами, но взгляд его внимателен, и разум совсем не стариковский у него — твёрдый и неутомимый. И все иные, кто был в той зале, все слушали его внимательно, с большим интересом. И Волков тут увидел Агнес. Так в глазах той, от его рассказа, не только интерес был, в лице девы отпечаталось явное напряжение. Она слушала каждый звук, что произносил «дядюшка». Не отрывала от него горящих глаз. Рассказ о Тельвисах, было видно, тронул. Но она не посмела задать ни одного вопроса, слушала всё молча. А вот архиепископ вопросы задавал. И когда барон закончил рассказ, он и спросил:

— И что же ты думаешь? Отчего местные сеньоры не поспешили спасать маркграфиню?

— Тут причин полдюжины может быть, — отвечал генерал чуть подумав. — Может ждали, пока она в плену истомится и согласится на того жениха, что они ей предложат, может думали, что она сгинет там у Тельвисов, а они станут регентствовать над её дочерьми до самого замужества… А так как старшая была хвора, младшей до замужества ещё лет десять было, — Волков разводит руками. — Причин может быть множество, монсеньор.

— Верно, верно… Причин может быть много, — соглашается архиепископ.

А генерал ему и говорит:

— Поведение сеньоров — то не новость, а вот как повёл себя архиепископ Винцлау… — он качает головой. — Вот уж удивил, так удивил. В епархии его лютовали нечестивые, а он знай себе поживает в дворце своём, словно всё то его не касаемо. А когда я к нему приехал, так сказался в отсутствие, а сам ко мне экономку выслал для разговора. И экономка та, — барон делает многозначительную паузу, — уж и не знаю, что это за экономка такая, говорила с таким гонором, словно это она маркграфиня Винцлау, а я