Но даже в самых худших ночных кошмарах он не мог представить, что это будет… так.

Что за минуту до последнего шага к безоблачному счастью вся жизнь полетит под откос со скоростью поезда, сошедшего с рельс.

Со скоростью самолёта, ушедшего в неконтролируемый штопор.

И очень скоро мыслей в голове совсем не остаётся. Ужасающая неизвестность висит в воздухе оголённым проводом под тысячевольтным напряжением. Время не просто замедляет свой ход — оно останавливается.

Сквозь плотный туман в голове едва слышно доносятся глухие рыдания, и Ксавье не сразу осознаёт, что эти хриплые клокочущие звуки вырываются из его собственного горла.

Страх потери свербит грудную клетку изнутри, царапает старым зазубренным ножом.

И пробуждает в голове воспоминания о самых страшных днях его жизни, когда одиннадцатилетний Ксавье впервые встретился лицом к лицу с непоправимой утратой.

Тяжёлая жирная земля, удушающий запах вымокших под дождём цветов, безликий прямоугольник серого надгробия с именем матери и двумя датами.

Мадлен Вайолет Торп

15.04.82–07.01.17

…ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.

И в крохотной чёрточке между равнодушными рядами цифр — вся её жизнь.

Тепло ласковых рук и мягкость изумрудного бархата глаз.

Длинные яркие платья с летящими юбками в мелкий цветочек.

Тонкий аромат булочек с корицей, которые она пекла каждое воскресенье, категорически не доверяя прислуге.

Но всего этого больше нет и не будет.

Пёстрые платья в неизменный цветочек, множество незаконченных картин и неизбежно тускнеющие с каждым годом воспоминания — вот и всё, что осталось. А ещё сквозная дыра в сердце и щемящая пустота в душе.

Но жизнь продолжалась — какая горькая ирония. И пусть его маленький хрупкий мир разлетелся на сотни мелких осколков — но на следующее после роковой даты утро солнце вновь поднялось над горизонтом, а время неумолимо помчалось вперёд, отсчитывая дни, месяцы и годы.

А потом появилась Уэнсдэй.

И снова вдребезги разнесла весь его мир, чтобы затем собрать всё по-своему. Чтобы создать из разномастных деталей пазла удивительно цельную картину.

Парадоксально, но ей, целиком и полностью состоящей из чёрно-белой палитры, непостижимым образом удалось наполнить его жизнь самыми яркими красками.

А теперь её жизнь висит на волоске.

И всё, что у них было — и всё, что могло быть — станет крохотным тире между двумя датами.

А на соседнем надгробии дата будет всего одна — ведь их дочь не сделает ни единого вдоха и не единого шага на этой земле.

Нет. Нет. Господи, пожалуйста.

Пожалуйста, пусть они выживут.

Ксавье с трудом осознаёт, что бормочет эти слова вслух — едва различимо, практически бессвязно. Он прячет лицо в дрожащих ладонях, запускает пальцы в волосы, до боли стискивая растрёпанные пряди.

И практически не ощущает, что кто-то настойчиво треплет его по плечу — понимание происходящего приходит лишь спустя несколько секунд. Ксавье резко вскидывает голову, больше всего на свете мечтая увидеть врача в очках, который скажет, что всё обошлось.

Что опасность миновала.

Что его жена и дочь в порядке.

Но это не врач.

Прямо перед ним стоит Винсент Торп.

Как всегда отвратительно собранный, без единой эмоции на лице — будто все его черты вытесаны из равнодушного белого камня безымянным скульптором.

Но в следующую секунду в его холодных голубых глазах возникает совершенно непривычное выражение… сочувствия?

— Что ты здесь делаешь? — зачем-то спрашивает Ксавье, уставившись на отца потухшим растерянным взглядом.

— А кто, по-твоему, вызвал скорую? — Винсент пожимает плечами так небрежно, словно объясняет самую очевидную вещь на свете. — У меня было видение. Признаться, я был немного удивлён, что ты даже не удосужился сообщить, что скоро станешь отцом.

Ксавье не находит, что ответить.

Даже в лучшие времена установить контакт с суровым родителем было непросто.

А теперь и подавно.

Он снова утыкается лицом в ладони.

С губ снова слетает вымученный вздох.

— Соберись. Ты должен быть сильным, понимаешь? — удивительно мягко произносит Винсент, усаживаясь рядом и ободряюще приобнимая сына за плечи. — Если не ты, то никто.

И неожиданное сочувствие окончательно пробивает огромную зияющую дыру в его самообладании.

— Если они умрут, я… Я не знаю, зачем мне тогда жить… Уэнс… Наша дочь… В них вся моя жизнь, понимаешь? — слова льются неконтролируемым бессвязным потоком, словно кран с водой резко развернули на полную мощность. — Я не смогу без неё… Не смогу…

— Тише. Тише. Я понимаю тебя, — Винсент умолкает на несколько бесконечно долгих минут. А потом вдруг начинает говорить о том, о чём никогда не говорил прежде. — Знаешь, когда умерла твоя мать, я буквально потерял смысл жизни. Как будто от меня отрезали кусок. И эта боль не утихнет никогда. Что бы ты не делал, куда бы не пошел, боль будет следовать за тобой невидимой тенью.

— Зачем ты это говоришь?! — жестокие слова отзываются застарелой болью в уставшем от терзаний разуме, и севший голос срывается на крик уже в тысячный раз за этот страшный день.

— Затем, чтобы ты знал, к чему готовиться в самом худшем случае, — твёрдо заявляет отец, до боли стиснув его дрожащее плечо. — Но прямо сейчас думать об этом рано. Твоя жена и твоя дочь живы. И ты должен быть сильным, потому что нужен им обеим. Отчаяться ты ещё успеешь, а сейчас собери волю в кулак и прекрати истерику.

Но собирать в кулак нечего — вся сила воли давно погребена под многотонным прессом панического первобытного ужаса. Мысли скачут и хаотично путаются, неизбежно возвращаясь к воспоминаниям из детства — глубокая чёрная яма в мокрой от дождя земле, бархатный чёрный гроб, совершенно белые руки матери, скрещённые на груди.

Но вместо её лица, оставшегося удивительно мягким даже после смерти, Ксавье невольно видит совсем другое лицо — смоляные брови, пушистые угольные ресницы, плотно сомкнутые вишнёвые губы. И гроб вот-вот опустится в могилу, а двухметровая толща земли навсегда разделит их с той, кому он обещал хранить верность в горе и в радости.

— В конце концов, не забывай, на ком ты женат, — твёрдый голос Винсента вырывает Ксавье из пучины жутких фантазий. — Ты всерьёз думаешь, что твоя нахальная девчонка так легко сдастся в лапы смерти? Она слишком упряма, чтобы перестать бороться. И как бы мне не хотелось этого говорить… Ты должен следовать её примеру.

И на этот раз, сам того не ведая, отец попадает в точку. Торп-старший прав. Чертовски прав.

Уэнсдэй бы точно не позволила себе так позорно расклеиться. Она умела сохранять