читал надписи на указателях, названия, просил Элин их читать тоже, чтобы наслаждаться журчанием французского языка, казавшегося заклинанием, погружающим в сказку. Бульвар Периферик, бульвар Орнано, улица Эрмель, улица Коленкур, супермаркеты Франприкс, заведения Ле Фондю, Ле барбье – музыка и сладость, разносящаяся в воздухе! Выбирая гостиницу, Элин и Сынхён долго не могли определиться между «Амур» и «Мон Амур»; они искали не по цене, не считаясь с деньгами (на свои окрылённые счастьем любви дни они готовы были потратить почти всё), не по определённому местоположению, а наугад, по призыву сердца и всё тем же волшебным французским словам. Однако когда уже надо было бронировать номер, отель «Амур» оказался расположенным буквально в квартале красных фонарей, и повсюду внутри, в коридорах и апартаментах, явленных на сайте гостиницы, висели снимки полуобнаженных куртизанок. «Мон Амур» выиграл, расположившись в тихой улочке Поля Альбера, на Монмартре, в пяти минутах от знаменитой базилики Сакре-Кёр, у подножья главной вершины, на которой она стояла; не отличаясь никакими оскверняющими чистые чувства особенностями, кроме влюблённых пар из давних, чёрнобелых, возможно, ещё немых фильмов на фотообоях, «Мон Амур» приютил супружескую чету Чхве. «Святое сердце» - перевела Элин название такой близкой базилики, и со всем жаром своей любви посмотрела на Сынхёна, сжавшего её ладонь в своей. Таксист специально, по их просьбе, сделал дополнительный круг по Монмартру, чтобы они оглядели район, после чего плавно подкатил к точке назначения. Подняв чемоданы в номер, едва начав их распаковывать, не успев замёрзнуть при перебежке из машины в помещение, молодожёны предались любви, ещё не осознав ни голода, ни интереса к городу, и только насытившись друг другом и приняв с дороги душ, утеплившись в шерстяные свитера и кашемировые шарфы, они плавно, чуть лениво и неторопливо – вся жизнь до видимого сумасшедшими от любви глазами горизонта стелилась перед ними, - выползли на вымощенную булыжником улицу. Она стлалась вверх и трезубилась вниз, на перекрёстке с двумя и кафе и одним пивным баром. Холмистость и изгибы нешироких проулков напоминали родной для обоих Сеул, но всё-таки дух здесь был совсем другой. И хотя мороз не разносил сильно запахи, присущие только Парижу, его хрустящему хлебу и кисловатому киру, всё же каждая витрина, каждая стена, каждая маркиза с надписью над ней выдавали куда более западный меридиан, чем сеульский. Сынхён и Элин зашли в кафе на углу, заказав там по небольшой чашке кофе и изысканному пирожному. Франция в числе прочих своих достоинств славилась выпечкой, и влюбленным хотелось попробовать всё. С первыми же шагами во внешний мир, покинувшие отель, они подхватили то самое обязательное любопытство, водящее туристов и путешественников всего света. - Ну что, куда пойдём? – спросил Сынхён, оценив нежный крем на мягком бисквите. - Куда угодно, - засмеялась Элин, до сих пор ещё сильно и ярко переживающая переворот своей жизни. Ещё недавно она была юной девушкой, папиной дочкой, и не думавшей о том, чтобы стать степенной госпожой Чхве, и вот, она взрослая, замужняя женщина, испытавшая в прошедшие сутки всю наготу любви и всю неприкрытую свободу действий под покровом ночи, сопряженную с браком. Щёки пылали. Скорлупа невинности осыпалась, как лепестки отцветшей сакуры, но что-то оставалось в Элин неподменное, неистребимо доверчивое и простодушное, припаянное намертво к благородству характера. Сынхён для неё теперь был не только сбывшейся мечтой, не только вожделенным возлюбленным, но и родным, единственным любовником, пред которым не осталось никаких тайн. – Давай просто ходить и ходить, без маршрутов. Если не боишься заблудиться. - Как я могу заблудиться с таким прекрасным домашним переводчиком? – улыбнулся Сынхён, и они на самом деле пошли из кафе просто так, без цели и направления, пошли, чтобы отметить своей любовью Париж, или Парижем отметить свою любовь. Их незамысловатые, беззатейные, но идейные, пускай и вне определенности, прогулки показали им намного больше, чем можно было бы увидеть, носясь за самым известным, хотя они и не обошли того, что первым делом притягивает гостей столицы Франции: Елисейские поля, Эйфелева башня, Лувр, Нотр-Дам. Но каждый раз они выбирали новые траектории для своих променадов, не боясь замёрзнуть или устать. Все музеи, какие только попадались, были посещены. Сынхён жадно бродил по всем галереям и выставкам, вдохновляя на обожание современного искусства и Элин. Она заманивала его в Тюильри, дворец Бурбонов и музей Средневековья – музей Клюни, сохранивший в себе галло-римские термы немыслимой древности; в Пантеон и по всему району Сорбонны, от Сены до Люксембургского сада, вспоминая о том, какие великие люди здесь когда-то жили, бывали, учились, умирали! Вспомнив об Абеляре, Элин уговорила Сынхёна поехать на кладбище Пер-Лашез, где они нашли надгробие философа и его возлюбленной Элоизы. Купив скромные алые цветы, Элин положила их к скульптурам и, покраснев, прижалась к супругу сильнее: - Знаешь, до свадьбы я не осознавала до конца всей глубины трагедии этих двоих… - Да? – непонимающе выдохнул пар изо рта Сынхён. Тихо, холодно и прозрачно было на кладбище. – Почему? - Ну… его оскопили, - подняла взгляд Элин. Сынхён открыл рот, как бы ахая и, не произнеся восклицание, сказал: - В самом деле – ужаснейшая драма. Они пошли на выход, поглядывая по сторонам. Почти каждое надгробие здесь прятало под собой знаменитых и великих, оставалось только успевать читать надписи. - Интересно, - с наивным, свежим любопытством, которого не было прежде в невинной девушке, спрашивала Элин-женщина, - а что можно такого сделать с дамой, чтобы… ну… ничего не вышло? - В смысле, не вошло? – засмеялся было Сынхён, но опомнился, где он находится, и подавил в себе веселье. – Не знаю, может, зашить? - Что зашили – всегда можно распороть, - осторожно заметила Элин, понимая, что говорят они далеко не о блузках и юбочных выкройках. Сынхёну не к месту пришёл на ум триллер «Человеческая многоножка», но он не стал бы делиться с женой таким фильмом. Пока он был холост, ему казалось нормальным смотреть любую арт-хаусную чушь, теперь же и самому некоторые свои вкусы прошлого хотелось забыть. - Тогда не знаю, драгоценная супруга, стало быть, мужчина лазейку всегда найдёт. - Да, видимо, нужно ликвидировать всю даму целиком, чтобы вас что-то остановило, - согласилась Элин. - Раньше бывали в употреблении пояса верности, наверное, они имели какое-то действие. Впрочем, рот этими поясами не затыкали… - Сынхён! – шлёпнула его по плечу Элин, зарумянившись краской стыда поверх краски, набежавшей на щёки от мороза. – Как не стыдно?