— Мой оруженосец был тяжко ранен во время схватки в замке, — начал генерал, — и с двумя людьми я отправил его в Туллинген, чтобы он там мог получить врачебную помощь. Но мои люди были схвачены и брошены в тюрьму, а потом мне в обиду, — тут Генерал не стал упоминать, что ещё и в обиду и самому курфюрсту, об этом говорить нужды не было, — они ещё и были биты, им выбили зубы.

— Бюргеры вольных городов — скоты, — констатировал барон фон Виттернауф, — но этим же их козни против вас не кончились?

— Не кончились, — подтверждает генерал. — На обратном пути эти негодяи вывели из города войска, втрое больше моего, и потребовали у меня ту добычу, что я взял в замке упырей Тельвисов, дескать я её своровал, но ещё требовали и принцессу, что уже была со мной, тоже видно уворованную. Серебро пришлось отдать, но принцессу я отдавать отказался, сказал, что буду биться за неё, построил людей на удобном месте, да и сама она не захотела с ними идти. Проявила свою волю. Сказала, что я её освободил, я её и в Швацц провожу.

— Молодец какая! — произнёс кто-то из вельмож.

— А сколько же было при вас серебра? — На всякий случай уточнил казначей.

— Считать времени не было, — отвечает ему барон, — по слухам, за мной из соседнего кантона спешил отряд горцев, призванных колдунами, так что я серебро и не счёл, а просто бросил в телеги, и его хватило на две.

— Две телеги! — казначей и другие господа качали головами. — Как жалко, как жалко!

— Хорошо, что жадные бюргеры позарились на серебро и удовлетворились. А погибать на жаре из-за маркграфини им явно не хотелось, хоть их к тому и понукали. Они не стали биться за принцессу. Считай я откупился от них серебром и тремя, пленёнными мною, подручными колдунов, — объяснил барон. — А тот человек, что подначивал бюргеров взять и маркграфиню Оливию, сам-то горожанином не был, он так и не смог уговорить их отбивать принцессу силой.

— А имени того человека вы не помните? — спрашивает фон Виттернауф.

Ну, как же Волков мог не запомнить имени того «прекрасного» человека, что грозился повесить его людей и угрожал ему лично? Да ещё сделал всё, чтобы отобрать у него маркграфиню. Нет нет, имени подобного господина он позабыть не мог:

— Франтишек Спасовский.

Министр Виттернауф закатил глаза к потолку, словно пытался что-то вспомнить, да, видно, ничего не вспомнил, а лишь кивнул генералу: ну ладно, и пригладил волосы у себя на голове. И тогда герцог спросил:

— А эти жители Туллингена знали, что вы в Винцлау не по своей прихоти?

— Конечно, я первым делом им про то и сказал, дескать, курфюрст Ребенрее прислал меня сюда освободить принцессу, — и тут бы он мог сказать, что горожане просто пренебрегли этим фактом, но Волков, зная, как Его Высочество трепетно относится к своей чести, добавил: — Так они стали потешаться и скабрезничать, и мне говорить, что Ребенрее здесь, в Винцлау — ничто, а я в земле их разбойник и вор.

— Бюргеры вольных городов чести не знают, откуда им? Рыцарство и этикет купчишкам чужды, — снова говорит фон Виттернауф. — Брать примеров им не с кого. Платят дань императору, да живут по своим законам, подобно дикарям горным.

Герцог понимающе кивает, он согласен со своим министром и внешне абсолютно спокоен. Но генерал знает это спокойствие своего сеньора. Оно эфемерно. Курфюрст всё слышал и всё запомнил. А ещё Его Высочество ничего, никому, никогда не прощал. А того и надобно было генералу. И тому, что он задет поведением горожан, есть одно косвенное подтверждение, ведь герцог спрашивает опять:

— А оруженосец ваш, тот, что за помощью в Туллинген поехал… Он умер?

— Нет, сеньор, — отвечает ему генерал, — но руку, которую я надеялся спасти, пришлось ему урезать, из-за гниения.

Герцог опять кивает: понятно. И снова начинается разговор про двор Швацца, про армию маркграфства, про сам город. И длится он и длится, как кажется не позавтракавшему генералу, без конца. У герцога и его советников много к нему разных вопросов, на которые у Волкова нет и не может быть ответов. И если про состояние некоторой части дорог он может ещё что-то рассказать, то вот про налог на соху доменного крестьянина, или налог на мельницу, он ничего не знает. И на все подобные вопросы может ответить лишь пространным:

— Среди людей пахотных нищеты я не встретил. Голодные по дорогам милостыню не просят. И чего бы им просить, коли разорённых сёл нигде нет, так как войны Винцлау не знала многие лета? А церквей по земле много, и церкви те хороши. Мельниц много и по холмам, и водных по рекам, в каждом селе ручей и запруда с мельницей. Скота повсюду полно всякого — от коз и овец, до дойных коров и лошадей.

— В общем, земля сия изобильна, — подводит итог казначей. Взгляд его туманен, а ещё господин Нагель чуть похлопывает в ладоши, сам того не замечая. И говорит он с какой-то потаённой мыслью, как будто уже думает о Винцлау как о своем скором прибавлении в делах.

— Вне всякого сомнения — изобильна, — подтверждает его мысли генерал. Хотя это и ни к чему, всем и так известно, что маркграфство богато, так богато, что и земель подобных рядом с ним и нет.

Где-то на востоке есть богатая земля Эгемия, а на юго-востоке богатейший город, что стоит на воде, озолотившийся на торговле и пиратстве, да на юге от Швацца есть богатая земля Ламбрии, но и среди всех этих названых городов и земель славное маркграфство Винцлау не затеряется.

⠀⠀

⠀⠀

Глава 5

⠀⠀

Здесь, уже заканчивая и без того затянувшийся разговор, герцог спрашивает у него:

— Барон, так как вы считаете, что же нам надобно предпринять в сложившейся, мягко говоря, непростой ситуации?

— А что же я могу вам сказать, сеньор? — Волков да, был там, многое увидал, многое понял, но вот чего точно он не хотел, так это давать герцогу советы по этой «непростой ситуации». Вот так дашь совет, а потом, если вдруг, что не сложится, тебя ещё и виновным назначат. При таком-то обер-прокуроре. — Я же в делах геральдических и высоких марьяжах смыслю мало.

— Стоит ли нам ускорить отъезд свадебного посольства? — пояснил вопрос герцога фон Виттернауф, — или подождать пока всё будет готово? Есть ли у