Пелагея тяжело вздохнула.

— Когда я узнала, что Петенька наш из могилы встал, я сразу из деревни ушла. Не до чужих душ было, свою спасала. — Она посмотрела куда-то вдаль, за шумную толпу, будто видя там покосившиеся избы Глухово. — Могли кого укусить из соседей, да. Мало ли бродяг, охотников забрело… Хотя вряд ли. Нежить-то семейная была, своя стая. Но… — ее взгляд вернулся к Игорю и стал жестким, — Агафья с Иваном-то в городе были. Вот где черт-то ногу сломит. Могли и тут кого подцепить. В подворотне, на вокзале… Кто их знает.

От этой мысли Сорокину стало по-настоящему страшно. Чудовище, возможно, не было побеждено. Оно могло тихо плодиться в каменных джунглях, и он даже не знал об этом.

— Но тебя-то тронуть не посмеют, — голос Пелагеи вернул его к действительности. Она ткнула костлявым пальцем в его грудь, прямо в то место, где под одеждой лежала холодная монета. — Пока оберег при тебе — не подступятся. Не снимай его. И все у тебя будет. Слышишь? Все.

Он кивнул, непроизвольно коснувшись пальцами холодного металла через ткань свитера.

Пелагея порылась в глубине своего лотка и вытащила маленькую, темную стеклянную склянку, заткнутую пробкой-капельницей. Жидкость внутри была маслянистой, темно-бурой.

— На, держи. Тот самый рецепт. Для твоей Ларисы. Три капли в чай, не больше. Когда время придет — почуешь сам.

Игорь взял склянку. Стекло было холодным. Он сжал его в ладони, чувствуя странное спокойствие. Это был план. Действие. Пусть и странное, пусть и опасное, но это был шанс все исправить.

— После равноденствия, — повторил он, глядя на нее.

— После равноденствия, — подтвердила она и снова превратилась в неподвижную, молчаливую торговку, уставившуюся в толпу.

Игорь вышел из-за прилавка и растворился в веселящейся, ничего не подозревающей толпе. Он сжимал в руке маленькую склянку, а в ушах у него стояла оглушительная тишина, которую не мог перекрыть даже медвежий гул Масленицы.