офицеров к нам уже явится с добрыми людьми, уж тогда сестрица ваша и наш ангел граф будут в безопасности, так как ваших людей в городе очень уважают, — Волков сразу подумал: кто пошел на помощь графине? Роха? Рене? Да, кто-то из них, а может, и оба; им нужно собрать всего сто пятьдесят человек, чтобы успокоить и выгнать злодеев из города. Барон не верил, что городская стража причастна к нападению на его «сестрицу» и «племянника» — с городскими офицерами у него были неплохие отношения. «То Малены, их не должно быть много. Может, несколько десятков». И он снова принимается за чтение: —
В общем, с божьей помощью ночью этой мы от злодеев отбились, все живы-здоровы, вот только мне сообщили, что Хуго Чёрный от ран к утру впал в беспамятство и помер. Пишу два письма на ваше имя, одно отправлю в Швацц, другое в Эден до востребования, вдруг вы там будете на почте и спросите. Отправил бы вам нарочного, да не знаю куда, — и дальше следовала подпись: —
Графиня и граф Георг Иероним, также моя жена Клара и все мои дети молимся за вас и просим у Господа скорейшего вашего возвращения. Ваш родственник Кёршнер, — и тут же была приписка: —
Уж, казалось, хватит плохих новостей, да куда же от них деться, коли они есть? Говорят, третьего дня разбойник Ульберт, тот, которого прозывают Вепрем, снова взялся за старое. Проклятый раубриттер пограбил две лодки ниже Лейденица, одну купчишки из Фринланда, вторую вашу, что везла из Амбаров железную полосу. Думаю, что фогт Фринланда Райслер снова будет вам или бургомистру писать гневные письма, а по приезду вам, дорогой родственник, придётся опять с ним разбираться. Всё выпрашивает, чтобы вы его угомонили раз и навсегда». Но письмо было писано две недели назад, то есть… Волков от злости сжал кулаки… то есть почти сразу после его отъезда в Винцлау; и недели не прошло, как разбойники решили напасть на графиню с юным графом. Видно, ждали его отъезда.
И сразу будто всё переменилось, будто перевернулось с ног на голову. И дела́ маркграфини вдруг стали не так уж и важны, и потерянного серебра не жаль. Дом, юный граф… Вот что сразу обрело для него ценность. Да он и десять телег с серебром не поменял бы на своего «племянника».
«Дьявол!».
И снова в ушах у него звон повис. Снова полетели, запорхали чёрные мотыли перед глазами.
— Сеньор, ну что там он пишет-то? — не выдержал уже фон Готт. И он, и Кляйбер не отрывали взглядов от лица генерала. Видели, видели они перемену в нём.
— Пишет что? — холодно переспросил Волков, заново пробегая глазами некоторые строки. — Пишет, что мне нужно срочно возвращаться, — и, уже спрятав письмо Кёршнера под колет, собравшись с духом, добавил: — Надобно лагерь снимать. Едем к Брюнхвальду за город.
Пока они ехали, генералу пришлось объяснить своим людям, отчего случилась такая спешка: на юного графа покушались, и ему срочно нужно в Эшбахт, в Мален, хотя также им он сказал, что они покинут Швацц только на рассвете и эту ночь проведут в замке маркграфини. А вот от Брюнхвальда у него уже секретов не было, он просто дал тому прочесть письмо и ждал, когда тот дочитает его. И, сидя под тентом палатки, что еле трепыхался на лёгком летнем ветерке, полковник не спеша читал письмо, поднося его к глазам близко; это Волков уже не раз за ним замечал: видно, время своё брало, и глаза товарища уже слабли. Сам он даже не присел, стоял рядом и ничего не говорил, даже когда Карл качал головой и поднимал от удивления брови, лишь изредка выдавая короткие фразы:
— Но каковы же мерзавцы! Ишь ты, какая подлость! А Фейлинг-то, видите, оказался молодец! Ты глянь, как распалились, подлецы! Дом отважились штурмовать! А Киршнер-то молодец, тоже не лыком шит! Отбился, значит! Главное, граф… Главное, что невредим! И где же стража городская была? Не понимаю я этого. Не могли они того не знать, что дом в городе штурмуют. Да, надобно нам спешить в Мален. И, конечно, как мы убыли, так этот негодяй на реке снова за своё взялся, — и, закончив письмо, он поднял глаза на Волкова. — Значит, снимаемся завтра?
— Да… — отвечает коротко барон. — Завтра, до зари.
— Пушки думаю прямо сейчас вперёд отправить, — продолжал размышлять вслух Брюнхвальд. — Чего им тут до завтра быть? Да и обоз артиллерийский с ними. Пусть едет, всё быстрее путь до перевала пройдём.
— Да, — опять соглашается генерал. — Так будет правильно.
И тогда полковник кричит молодому своему адъютанту, который находится где-то рядом с палаткой командира:
— Ганс!
— Полковник, — почти сразу тот появляется перед командирами.
— Дорфуса, Мильке, Неймана и Хаазе ко мне, немедля, — командует Брюнхвальд.
Когда адъютант убегает искать офицеров, Волков забирает письмо у товарища и прячет его. Больше барону тут делать нечего, Карл знает, что делать, он всё сделает сам.
— Друг мой, будем молить Бога, чтобы с графиней и вашим племянником всё было в порядке.
— С ними всё должно быть в порядке, — рассуждает барон, — если сразу подлость не вышла, так потом её уже труднее довершить.
По виду Волков почти спокоен, но полковник знает, что это лишь видимость. Брюнхвальд сам разволновался, он встаёт и крепко обнимает Волкова.
— Вернёмся, всем им, негодяям… мы всем им свернём их поганые шеи, будут ещё прятаться по своим замкам, как крысы по норам, или побегут к герцогу под бок вымаливать спасения, а негодяя Вепря этого так попросту утопим… Там же на реке и утопим вместе с его ватагой.
Эти слова… простые мужские слова… пришлись Волкову по сердцу.
«И добавить нечего!».
Слова эти от друга и были ему нужны. Именно это он и хотел услышать от своего боевого товарища. Не про молитвы о здравии Брунхильды и Георга Иеронима, не соболезнования какие-то, не возмущение отсутствием городской стражи, а именно…
«… мы всем им свернём их поганые шеи!».
— Господа? — у тента палатки первым из офицеров появился капитан Мильке, он был без доспеха, одет легко, вовсе не по-военному.
— Входите, входите, капитан, — генерал надел берет, а потом протянул полковнику руку, и тот без слов пожал её.
Пока Брюнхвальд готовил отряд к маршу, генералу предстояло непростое дело. Ему нужно было распрощаться с маркграфиней, и распрощаться с нею так, чтобы женщина не обиделась на него за скорый отъезд.
Он вернулся в замок и сразу пошёл к себе, там мылся, переоделся
