— Господин, господин!

Волков бы не придал тому значения, мало ли кто зовет своего господина, да вот Кляйбер, что ехал за ним, ему и говорит:

— Господин, то вам кричат.

Лишь тогда генерал остановил коня и поворотился на крик, и сразу признал кричавшую: то была та самая Магдалена, которую он взял с собой в услужение принцессе в городе Фейбене. Девушка бежала к нему, подбирая юбки, — торопилась. Подбежала и, сделав книксен, заговорила:

— Господин… — тут она немного застеснялась. — А я вас жду, во дворец меня больше не пускают. Вот тут у ворот и жду.

— И зачем же ты меня ждёшь? — улыбнулся ей генерал. Он мог бы и не спрашивать, и так знал, зачем девица его искала. Но всё-таки уточнил: — Уж не влюбилась ли?

— Да нет, что вы… — засмущалась девица. И, собравшись с духом, говорит: — Вы просто мне обещали… Ну, что когда госпожу до Швацца сопровожу, то вы мне денег дадите.

— Ладно, дам, дам, — соглашается Волков и лезет в кошель. — Сколько там я тебе обещал? Полталера?

— Господин! — возмущается девушка. — Да как же так… Вы же обещали две монеты.

— Ладно, шучу, шучу. Только, ради Бога, не кричи ты так, — усмехается генерал. — Орёшь на всю улицу, накличешь ещё воров каких. Отберут у тебя деньги потом.

Он достаёт два талера и протягивает их девице, и когда та уже подставляет ладошку, барон вдруг вспоминает, что Оливия об этой девице говорила, что расторопна она и усердна; и, вспомнив это, Волков денег ей не даёт, а говорит:

— Дорогая моя, а может, послужишь ещё госпоже? Ей нужны горничные хорошие. И она к тебе добра, кажется, была.

— Да, госпожа очень добра была, — соглашается Магдалена.

— Ну так пошли, послужишь ей ещё.

— Ой, нет, я домой, к родителям, — сразу отказывается Магдалена и руку не убирает: деньги-то давайте, господин. — Они у меня уже немолодые, а братьев и сестёр малых у меня три рта, родителям помогать надобно, пока замуж не выйду.

— Так и будешь помогать, — не отступает генерал, — жалование тут у тебя будет хорошее, думаю, пять монет в месяц получать сможешь. Крыша над головой, прокорм и жалование, сможешь родителям каждый месяц по монете посылать, считай, вот и помощь им.

— Пять талеров? — переспрашивает девица. Но видно, что она хочет всё-таки вернуться домой.

Но тут Кляйбер вмешался в их разговор:

— Дурой-то не будь, слыхано ли это дело: бабе — и пять монет платить будут! Столько же пехотному человеку за месяц службы выдают, и его служба тяжела, не в пример твоей, это тебе не на госпоже юбки менять. Я справлялся насчёт здешних цен, за такие деньги тут двух тёлок молочных купить можно, и ещё деньжата останутся.

И так как девица стала сомневаться, генерал, кладя ей в руку два талера, и говорит:

— А родителям письмо напишешь, спросишь у них благословения, вдруг благословят тебя при принцессе состоять, а пока ответа от них ждать будешь, так и заработаешь немного.

Кажется, все эти доводы сломили её, и, пряча монеты куда-то в юбки, она и согласилась:

— Ой, ну не знаю, господин, шибко вы уговаривать можете. Соглашусь, пойду с вами. Но родителям всё равно письмо писать нужно, иначе волноваться будут.

— Конечно, конечно, — соглашается Волков. — Напиши, если грамотна, да на почту отнеси или с каким человеком, что едет к вам в Фейбен, передай.

Кляйбер повёл лошадей в конюшни, а генерал с девицей и фон Готтом стал подниматься на третий этаж замка и от большой лестницы повернул в правое крыло, туда, где располагались покои маркграфини и её дочерей. И приятная дама в летах, с вышивкой в руках, в приёмной маркграфини сообщила ему, как бы по секрету, что принцесса Оливия уже посылала за ним и расстроилась, узнав, что он уехал куда-то; потом тут же скрылась за дверями покоев и, выйдя, сообщила ему, что Её Высочество примет его через пару минут.

Принцесса даже не бросила взгляда на Магдалену, которую Волков привёл с собой; она сразу начала с яростной тирады, едва ответив кивком головы на его поклон:

— Господи, они же все тут против меня! А ещё вы!

На ней было лёгкое платье из серого шёлка и белых кружев по вороту и манжетам, на голове самый обычный женский накрахмаленный каль. Но даже в таком простом наряде маркграфиня была необыкновенно хороша. И её возбуждение, кажется, придавало ей особой пикантности. Волков, не будь тут Магдалины, рискнул бы поцеловать эту женщину, несмотря на её грозность.

— Тише, — генерал сделал ей знак рукой. — Прошу вас, говорите тише, Ваше Высочество, — он берёт женщину под локоть и ведёт к окну, оставив озадаченную служанку у двери. — А в чём же провинился я?

— Куда же вы ушли с самого утра!? — теперь она уже шепчет, но всё ещё сердита, и в её голосе слышится упрёк.

— Ваше Высочество, — Волкову приходится оправдываться, — я был в лагере, решал с офицерами вопросы. При мне сотни людей, они в чуждой земле, вдалеке от дома, я должен о них заботиться.

— Я за вами посылала. Где вы были? Вы мне нужны, — женщина и не думает успокаиваться, кажется, в ней всё клокочет, и, не давая ему ответить, она продолжает: — Кастелян не нашёл мне описи моих драгоценностей. Сказал, что затерялись где-то у казначея, а казначей был утром в замке, я это знаю наверно, а как я послала за ним, так он не явился, уехал куда-то, на дела сославшись. А кастелян платье моё… сказал, что его украли прачки, видно, он проведёт с ними розыск, но моя товарка, госпожа Кольбитц, вы её видели в приёмной, она сказала, что ничего он не сыщет, ни платья, ни рубах, потому что у нас в замке прачки всё время меняются, так как им недоплачивают.

Рубахи? Прачки? В общем-то, не это он надеялся от неё услышать, когда шептался с нею вчера вечером за поздним ужином. То, что казначей убрался из дворца, — так это нормально. Думает, подлец, пересидеть сегодняшнюю бурю. То, что опись драгоценностей не нашлась, — и это обычное дело в доме, где нет порядка. Он был уверен, что часть её украшений безвозвратно украдена горничными, а может, её товарками, самим кастеляном или, может даже, и самим майордомом; удручало его немного другое. Волков думал, предполагал, что женщина воспримет утрату всех этих её тряпок, этих золотых безделиц как повод для начала переустройства собственного дома. Но, как выяснилось,