передать нельзя, морщится и отпихивается, едва они пытаются ее потискать или угостить чем-то вкусненьким, молчит, хотя уже вполне в состоянии сказать десяток слов, с отцом вон постоянно болтает, он отлично понимает ее невнятные пассажи. Тетки обижаются, конечно. Вот когда приезжает Лена, Динка с ней вполне охотно обнимается, а вишню с малиной за нее ест моя подруга. Еще Динка обожает лес, только вынеси ее туда — все, можно считать, день пропал. Попытаешься забрать — крику будет! И, кстати, как я ни боюсь проклятых клещей — не трогают они ее. Наверно, репелленты теперь хорошие, а может, дело и не в этом…
С родителями Дениса мы так больше и не встречались, он только обмолвился, что сестра развелась с Костей, вышла за кого-то еще и вроде бы снова ждет ребенка. Он не хотел иметь с ними дел, я — тем более, нам своих забот хватало. Иногда звонит дядя Рашид и осторожно спрашивает, все ли в порядке, на что я отвечаю — лучше не бывает, и скажите тете Фариде, что она ошиблась. Ден не забрал мою жизнь — он подарил другую.
Правда, иногда закрадывается мысль, не отнял ли он жизнь у неродившегося племянника, чтобы отдать ее мне. Но я всегда давлю эту мысль в зародыше и никогда не задам мужу этого вопроса. Я слишком его люблю, и даже если так… он знал, что делал.
Единственный Динкин недостаток — не хватает мизинца на левой ножке: акушер погорячился и покалечил, пришлось ампутировать прямо в роддоме. Но это еще поди заметь…
И еще: у меня глаза карие, у Дена — серые. У Динки — ярко-зеленые. Не знаю, даже, в кого.
