Его рука, наконец, касается моей щеки. Ладонь тёплая, шершавая, невероятно реальная. Всё во мне замирает, а потом сдаётся. Капитулирует. Я непроизвольно прижимаюсь к его ладони, закрываю глаза. Это не поражение. Это облегчение.

— Я боюсь, — снова шепчу я, но теперь это признание не столько ему, сколько себе.

—Знаю, — голос Павла звучит прямо над моим ухом, он наклоняется ко мне. — И я не трону тебя, пока ты сама не разрешишь. Но позволь мне быть рядом. Позволь приходить каждое утро. Кофе. Круассаны. Цветы. Всё, что захочешь.

Я открываю глаза и вижу его очень близко. Его взгляд твёрдый, но в глубине та самая уязвимость, что заставляет моё сердце сжиматься. Он не просит. Он предлагает. На своих условиях. Я могу либо согласиться, либо отказаться.

Я медленно отстраняюсь, нельзя же так быстро показывать ему своё состояние, хотя я бы сейчас с большим удовольствием дала волю своему безудержно бьющемуся сердцу и раскрыла губы для поцелуя. Почему он такой… притягательный?

— Хорошо, Павел, — выдыхаю я. — Я разрешаю вам быть рядом. И я не буду вас прогонять.

А как хочется сказать «обними меня крепче, пожалуйста».

На его губах появляется не улыбка, а выражение глубокого, бездонного облегчения. Он не целует меня. Он просто опускает лоб на моё плечо, и я чувствую, как напряжённые мышцы его спины, наконец, расслабляются. Мы сидим так, в лучах утра — он, склонившийся надо мной, и я, позволившая себя пленить.

Долгие минуты близости, и я чувствую, как его дыхание выравнивается, а моё собственное сердце постепенно успокаивается. Это объятие без объятий: его лоб на моём плече становится нашим первым настоящим миром. Без слов, без страсти, только тихое доверие.

Наконец, он поднимает голову.

— Сейчас ещё не слишком жарко, прогуляемся по побережью?

Это не вопрос. Это мягкое, но твёрдое предложение. Шаг вперёд. Настоящий, в свете дня.

Я просто киваю, словно он вытягивает меня из кокона постели и утренних тревог.

— Хорошо, — соглашаюсь я несмело. — Давай.

Павел встаёт с кровати, и я чувствую мгновенную потерю его тепла.

— Я подожду тебя в коридоре, — говорит он, и в его интонации ясно: он даёт мне пространство, но не отступает. — Собирайся спокойно, не торопись.

Демидов выходит, тихо закрывая за собой дверь, а я остаюсь одна. Комната снова наполняется тишиной, но теперь она уже не давит. Она обещает что-то новое. Я быстро собираюсь, надеваю лёгкое платье, поправляю волосы. В зеркале на меня смотрит девушка с сияющими глазами и лёгким румянцем на щеках. Она почти незнакома.

Когда я открываю дверь, Паша стоит, прислонившись к стене напротив. Он отталкивается и выпрямляется, его взгляд скользит по мне, быстрый, оценивающий, полный одобрения.

— Готова? — спрашивает он.

— Готова.

Мы идём по коридору к лифту, спускаемся в холл и выходим на залитую утренним солнцем набережную. Здесь Павел естественно, без тени сомнения, протягивает мне свою ладонь.

Я на секунду замираю, глядя на его открытую руку. Это момент истины. Разрешить — значит сделать наш шаг видимым для всего мира. Разрешить — значит окончательно капитулировать.

Я кладу свою руку в его. Мужские пальцы смыкаются вокруг моих, тёплые, сильные, уверенные. Это не хватка собственника, какая была вчера. Это обещание. Защита.

— Так лучше, — тихо говорит он, не глядя на меня, а всматриваясь в морскую даль.

Мы идём вдоль кромки воды. Прохладный бриз играет полами моего платья, солнце ласкает кожу. Паша не говорит ничего. Просто идёт рядом, его рука — моя единственная связь с реальностью, которая кажется вдруг невероятно хрупкой и невероятно прекрасной. И в этом нашем утре, под шум прибоя, я понимаю, что моя капитуляция — это не поражение. Это самое смелое решение в моей жизни. И я не жалею ни о чём.

глава 30

Он молча ведёт меня по узкой тропинке, огибающей скалы, и мы выходим в маленькую, почти круглую бухту, спрятанную ото всех. Здесь растёт несколько кривых пальм, отбрасывающих на песок ажурную тень, а вода кажется невероятно прозрачной.

Павел останавливается, окидывая взглядом это уединённое место. Затем его пальцы отпускают мою руку, и он начинает расстёгивать пуговицы своей светлой льняной рубашки. Я замираю, наблюдая за его движениями. Он снимает рубашку, и на мгновение солнце золотит кожу его плеч и спины. Он аккуратно расстилает её на самом чистом участке песка под пальмами.

— Присаживайся, — тихо говорит он, поворачиваясь ко мне. В его глазах — не вызов, а спокойная, почти отеческая забота. — Песок ещё прохладный.

Я молча опускаюсь на мягкий лён, всё ещё хранящий тепло его тела. Он садится рядом, но не на рубашку, а прямо на песок, слегка согнув колени. Мы сидим так несколько минут, просто глядя на море. Тишина кажется не давящей, а наполненной смыслом. Я чувствую, как напряжение постепенно уходит из его плеч. Наконец я наклоняюсь и расстёгиваю ремешки своих сандалий. Песок оказывается действительно прохладным и шелковистым. Павел, заметив мой жест, тут же следует моему примеру, снимая мокасины и носки. Его босые ноги, большие и сильные, погружаются в песок рядом с моими.

— Спасибо, — его голос звучит глуховато, нарушая покой бухты. — За то, что ты здесь.

— Мне некуда бежать, — отвечаю я, глядя на его профиль. — От себя не убежишь.

Он кивает, не отводя взгляда от горизонта.

— Я тоже долго от себя бежал. Прятался за отчётами, сделками, за этой маской… Иначе можно сойти с ума.

Я молчу, давая ему говорить, чувствуя, как к горлу подступает комок. Я знаю, что сейчас услышу что-то важное. То, что объяснит всё.

— Со мной когда-то была… другая женщина, — он делает паузу, подбирая слова. — Лена. Мы поженились молодыми. У нас были планы. Все эти глупости про дом, детей, совместную старость… — он горько усмехается. — Однажды утром я проснулся, а она… не проснулась. Тромб. Мгновенно. Абсолютно здоровая, полная сил… Вот так. Никто не ожидал. Никто.

Его голос срывается. Он отводит взгляд, но я вижу, как напряглась его челюсть, как он изо всех сил старается сохранить самообладание. Моё сердце разрывается от жалости. Я прижимаюсь к его плечу, молча, давая понять, что я здесь.

— После этого… я перестал пускать кого-либо близко. Зачем?