я, когда морда перешла на личности. 
— Нет, у нас не так, — пожала плечами Изабелла. – Волшебные зеркала запрещены советом магов. Не знаю, как тебя вообще пустили в столицу с этой вещью.
 — Почему запрещены?
 — Первое зеркало было темным, и в каждое последующее изделие вкладывалась частица темных. Совет решил, что темные зеркала опасны. Они могут вызнавать секреты, шпионить в пользу хозяев и вообще показывать любому человеку то, что он захочет. Включая личную жизнь Императора.
 — Да хули ее показывать и так все понятно, — ответило зеркало. – Сейчас он по-тихому спускает в рыцарский доспех в своей спальне, ибо императрица его мается головной болью и отказывается ебаться с мужем.
 — Так ты, правда, темное зеркало? – ахнула девушка, поднимаясь со стула. – Ты же можешь нашу беседу кому угодно передать.
 — Ау, милая! – хохотнула морда. – Я, блядь, у твоей бабки провалялось хуеву тучу лет и ты думаешь, что я куда-то там шпионю? Ебанько!
 — Оно право, — поддакнул я. – Это зеркало Мрачного Лорда. Ты знаешь кто это такой?
 — Конечно. Любой про него знает. Темный со светлой душой. Он правил нашей страной очень давно, а потом ушел на покой. Сейчас прячется где-то с женой и детьми. Говорят, что ему попросту известность наскучила.
 — Успокоилась?
 — Немного. В сказочной стране волшебными зеркалами могут владеть только могущественные маги, которые знают способы усмирения тьмы в этих изделиях. На всю страну только пять штук и наберется, а сколько незарегистрированных еще?
 — Видимо, много.
 — Больше, чем ты можешь представить, — тихо произнесла Изабелла. – Ладно. Пусть хозяин сам с этой вещью пообщается и решит. Я всегда настороженно к зеркалам относилась. Все знают, что правильно настроенное зеркало является порталом.
 — Внезапно, — удивился я. – Оно может куда угодно перенести?
 — По сути, да. Но знания о построении таких порталов утеряны, а Великий Колдун не спешит делиться с другими магами этой информацией.
 — Старый хуесос, — пробурчала морда. – Вот и вынуждены мои собратья лишь вялые хуи колдунов видеть, вместо неизученных миров. Тьфу, блядь, срамота.
 — Почему вы так ругаетесь? – спросила Изабелла, убрав грязную посуду и поставив греться чайник.
 — Не понял вопроса, — ответил я.
 — Ты и твоя волшебная вещь кроете матом так, будто родились в глухой деревне троллей, где о красивых словах никто не слышал. Включая тот странный говорящий шар.
 — Ну, я…
 — Головка от хуя, — вставило зеркало, перебив меня и вспыхнув очень ярко. – Мы нормально разговариваем. Нечего тут придираться. Мат – неотъемлемая часть культуры любого создания. Сказочного и не очень.
 — Да, но мат загрязняет нашу речь, — девушка упорно стояла на своем.
 — Он придает окраску тем эмоциям, что мы стараемся озвучить, — объяснил я, держа сторону зеркала.
 — Это грубо и некультурно.
 — Моралистка ебучая, — фыркнула морда. – Таких, как она всюду полно. Лезут насаждать свои идеи и принципы.
 — Мат – это плохо.
 — А хули делать? – философски заметило зеркало. – Тебя только мат пугает? По всей, блядь, стране творится какая-то хуета. Телевидение сказочное транслирует передачи, где табун рыцарей забивает вампира осиновыми дубинами. Кровища, кишки, выбитые зубы. Это, блядь, нормально по-твоему?
 — Нет, конечно. Но мат…
 — Вам кажется, что мат такой страшный, но рядом есть вещи куда страшнее. В книгах пишут о том, как анатомически правильно разрубить тупого огра, доставив ему невероятные муки. А то, что огр, блядь, является анатомически идентичным гоблину, троллю, человеку и даже свинье, копающейся целый день в говне, не играет роли? Нет, конечно. Куда, блядь, страшнее мат, делающий всех сказочных существ грубыми и некультурными. Общество делает всех грубыми и некультурными и мат тут совершенно не при чем, девонька.
 — Угомонись, — я постучал ногтем по поверхности зеркала, привлекая внимание разошедшейся магической вещи. – Не все это понимают. Ты вот действительно ругаешься, как сапожник, которого в жопу отдолбила рота дровосеков.
 — Гомосеков, — поправил меня Колобок, тоже внимательно слушающий беседу о пользе мата.
 — Сам ты, блядь, гомосек, низкосракий! – грубо рявкнуло зеркало. – Заебали, блядь, моралисты. Так, ладно. Я спокойно. Я, словно вода волшебного озера, из которого пьют, ебать их в рот, единороги. Я спокойно. Спокойствие так и сочится из меня и всяким уебкам этого не отнять. Да…
 — Все в порядке? – спросил я, поднося вещицу к глазам. Морда расплылась в улыбке и нехотя кивнула.
 — Ага. Потряхивает еще, но в целом норм. Не люблю вот я, когда начинают винить то, что виновным не является. Понимаешь, Тима? Ты же сам ругаешься.
 — Да, — согласился я. – Только делаю это в моменты эмоционального возмущения.
 — Слабак, — констатировала морда, посмотрев на улыбающуюся Изабеллу. – Потом пообщаемся, милая. Сейчас я морально опустошено.
 — В рот засыпь себе пшено, — мгновенно отозвался Колобок, чавкая под столом. Зеркало побагровело, но сдержалось, пообещав, что когда-нибудь самолично засунет уродца в печь.
 — Ладно. Каждый пока остался при своем мнении, — примирительно произнесла Изабелла. – Время позднее, вы устали с дороги и вам надобно отдохнуть до приезда хозяина. Если вам что-то понадобится, можете искать сами. Запрещено заходить в личный кабинет Мортимера и в его лабораторию. Все остальные комнаты в вашем полном распоряжении.
 — А ты не боишься, что кто-то может не устоять и своровать пару свитков из библиотеки? – спросил я.
 — Башня не даст вам этого сделать, — улыбнулась девушка. – Ты не заметил, что посуда уже помыта, а я к ней даже не прикасалась.
 — Ох, блин, — только и мог произнести я, почувствовав себя как известный многим Иона, что попал в чрево кита.
 — Мой вам совет. После полуночи не выходите из комнаты. Это касается в первую очередь твоего зловонного друга. Жилище может принять его за грызуна и тогда участь шарика будет незавидной.
 — И на том спасибо, Изабелла, — поблагодарил я девушку, точно зная, что сегодня ночью уснуть не получится.
    Глава девятая. Великий Колдун.
   Как я и думал, уснуть не получилось. Всю ночь я просидел на кровати, закутавшись в одеяло и слушая странные звуки, которые наверняка издавала башня. Сначала это были простые мелодии, которые обычно поет человек, когда убирается, а потом их сменили звуки чавканья, сопения