Она что, результатами своих кулинарных экспериментов решила не только поместье, но и всех вокруг него закормить?

Она улыбалась.

Очень приветливо.

Слишком приветливо.

Глеб нахмурился.

Белобрысый отхватил полбулки за раз и закатил глаза, как бы давая понять, что ничего в своей жизни вкуснее не ел.

Клоун.

И рожа у него мерзкая.

Прожевав, садовник что-то сказал, и она залилась смехом.

Настоящим, искренним смехом. Он впервые видел и слышал, как она смеётся.

Под рёбрами странно заныло, будто кто-то струну натянул.

Белобрысый отправил в рот остатки булки, и она наградила его второй.

Да она буквально светилась от счастья.

Какого, мать его…

Глеб рванул на себя створку и вышагнул на окаймлявшую эту часть дома террасу.

Она обернулась. Застыла. Улыбка сползла с порозовевшего лица.

— На пару слов, — отчеканил он.

Белобрысый с ним поздоровался, но Глеб и не взглянул на него.

Девчонка распрямила плечи и приблизилась так, будто сделала ему величайшее одолжение.

— Внутрь, — скомандовал он.

— И не подумаю. Мы можем и…

Он схватил её повыше локтя и буквально втолкнул в библиотеку. Защёлкнул створку, задёрнул занавесь.

— Это как понимать?

Она смотрела на него с нескрываемым вызовом:

— Как пожелаешь.

— Полина…

— О-о-о! — голубые глаза расширились в наигранном удивлении. — Так ты знаешь, как меня зовут?

Он сцепил зубы, чтобы не выругаться, и процедил:

— Я задал вопрос.

— А мне нет до него дела! — она развернулась и пошагала к выходу.

Большего не успела.

Он нагнал её у порога, впечатал ладонь в дерево над её правым плечом, второй рукой развернул девчонку к себе и привалил её к двери.

— Какого чёрта ты себе позволяешь? — прорычал он, впиваясь пальцами в обтянутое кашемиром плечо.

— Какого хочу! Отпусти!

Голубые глаза потемнели от гнева. Полные губы кривились.

О, она его ненавидела…

— Сожалею, — его пальцы сжались сильнее. Ни о чём он не сожалел. — Но сейчас всё будет как хочу я.

Глава 28

Его последняя фраза меня обожгла.

— Так, как хочешь ты? А разве не всё и всегда именно так, как ты хочешь? Постыдился бы вообще о таком говорить!

Я вжималась лопатками в дерево, будто всерьёз намеревалась в него окончательно вплавиться. Близость Уварова меня откровенно пугала. Слишком высок, слишком широк в плечах, слишком… слишком опасен.

Его взгляд почернел от гнева, челюсти сжаты, меж густых бровей залегла вертикальная складка.

— И это ты мне сейчас говоришь о стыде, — его голосом сейчас можно было камни ломать. — Какого чёрта ты рядом с садовниками трёшься? Тебя что, так и тянет к рабочему классу? Чувствуешь духовное с ними родство? Или, может, не только духовное?

Я дёрнулась, мечтая вцепиться ему прямо в лицо. Но его руки превратились в стальные клещи.

— Ты просто… подонок! — рявкнула я. — Я всего лишь угостила их сырными булками! Они же без перекуса с самого утра! Нужно быть совсем уж отбитым на голову, чтобы позволять себе подобные инсинуации!

— Следи за языком, — прорычал Уваров.

— Не смей мне указывать! Я буду говорить всё, что хочу. Пользуешься тем, что сильнее, только поэтому новую пощёчину не схлопотал! Но рот ты мне не заткнёшь, потому что я бу…

Он заткнул. Он очень даже заткнул.

Его губы прижались к моим. Жёсткие, горячие, как в лихорадке.

Шок. Взрыв. Тишина. Земля замедлила свой бег, остановилась.

Я утратила способность мыслить. Могла только чувствовать.

Бесконечное мгновение — и его губы оттаяли. Дрогнули, чуть отстранились, но лишь для того, чтобы прижаться к моим с новой силой.

Жар заливал моё тело, сердце глухо стучало в ушах.

Что-то происходило. Происходило со мной!

Я будто теряла волю к сопротивлению.

Одна только мысль об этом заставила меня вздрогнуть всем телом.

Я сжала губы и вновь забилась в его хватке.

Уваров будто очнулся, отстранился. И я вновь смогла задышать.

— Ты это заслужила, — выдохнул он. — За всё, что наговорила.

Он тяжело переводил дыхание, будто этот внезапный поцелуй не одну меня сбил с толку.

— Это… это уже за рамками… — лепетала я, сгорая от странного жара, омывавшего моё тело. Губы до сих пор ощущали его прикосновение.

— За рамками чего? — к Уварову возвращалась его привычная язвительность. — Мы женаты, если ты ещё не забыла.

— И это значит, меня можно насиловать?!

Мои слова возымели эффект похлеще настоящей пощёчины. Его пальцы так и впились в меня:

— Насиловать? — прошипел он, чёрные глаза опасно прищурились. — Ты хоть понимаешь значение этого слова? Насилием здесь занимаешься ты! Насилуешь мне мозги с тех самых пор, как сюда въехала!

— Так высели меня отсюда! Я тебе уже предлагала!

— И решила, раз я с первого раза не понял, подтолкнуть меня на этот шаг?

— Н-не понимаю…

— Да ладно? А заигрывания с садовником — это не часть твоего охрененного плана?

— Заигрывания? Ты совсем из ума выжил?!

— Следи. За. Языком, — проговорил он очень раздельно, и его взгляд вновь опустился на мои губы.

Я запаниковала.

— Ты… ты хоть соображаешь, что ты говоришь? — меня наизнанку выворачивало от необходимости оправдываться, но я понимала, чем мне грозило продолжение перепалки в подобном ключе. — Я напекла булок и решила их угостить, чёрт возьми! Мне попросту некуда девать всю эту стряпню! Тебе что, жалко еды для своих работников?

— Не делай из меня дурака, — скрежетал Уваров. — Я видел, как он на тебя смотрел!

— Он никак на меня не смотрел! — и тут на меня снизошло, да так, что я остолбенела. — Ты… ты что, ревнуешь?..

Уваров моргнул и на мгновение застыл, будто не сразу понял вопрос. А потом помрачнел ещё больше.

— Не принимай свои фантазии за реальность.

— Фантазии? — оскалилась я. — А твой припадок гнева что, тоже моя фантазия?

— Я не позволю…

— То есть устраивать у меня подносом бордель тебе позволено, — оборвала его я, — а мою приветливость к посторонним ты расцениваешь как смертельный грех и устраиваешь сцены ревности?

— Это не ревность, — процедил Уваров, испепеляя меня взглядом.

— Ну так значит и разговор наш ни о чём! — я умудрилась-таки вывернуться из его хватки, толкнула его в грудь и, воспользовавшись моментом свободы, вылетела за дверь.

Это было… гадко, подло и несправедливо! Обвинять меня в таком! Да ещё и целовать в наказание!

Жестокая память вытягивала непрошеные воспоминания о званом ужине, где он был само внимание и доброта. Где он попросту притворялся!

Я до позднего вечера проторчала в своих комнатах наверху, пытаясь отойти от пережитого. И в голову лезли не его жестокие обвинения,