— Ну… обещать не могу, но постараюсь.

Он невольно улыбнулся.

— До встречи, Василиса Прекрасная.

— До встречи, королевич Елисей, — фыркнула она и положила трубку.

После нее он сразу набрал Окунева и перешел к делу. Выслушав его, армейский друг отца произнес:

— Я за этим Кощеевым уже года три охочусь. Он ко мне приходил, пытался договориться… не сам, разумеется. А того, кого ко мне подослал, в камере порешили, вот и нет свидетеля, пытавшегося дать взятку от его лица. Сложно там все, Елисей. Вот если бы были прямые доказательства, я бы его прямо за решетку упрятал, но…

— А если есть доказательства? — Елисей открыл видео от Льва, где неприятный гоповатого вида мужик разгуливал по Лузянкам.

— Присылай.

Елисей отправил запись, а спустя несколько часов Кирилл Окунев перезвонил ему сам.

— Этого парня сегодня нашли мертвым в лесополосе. Точнее, то, что от него осталось, по жетону армейскому опознали. Он его в кармане таскал, а те, кто от тела избавлялся, явно недалекого ума. Не проверили или забыли, не посчитали нужным.

Елисей поморщился.

— Получится через него выйти на Кощеева?

— Дело открыто, я его сам веду. Так что если у меня будут какие-то новости, сразу тебя наберу.

Окунев не сказал о том, что это между ними, но это было бы лишним. Елисей знал, что таким не делятся, и что такое тайна следствия тоже знал. В детстве, особенно после гибели деда, он и сам хотел пойти в полицию, но жизнь расставила приоритеты иначе.

— Буду ждать, — поблагодарил он интонациями и отключился.

Посмотрел сквозь панорамное офисное окно на залитый солнцем город, потом снова перевел взгляд на почту. Там в отдельной папке «Аня», в личной, не в корпоративной, были варианты уютных домиков на природе, которые он отправлял ей в качестве альтернативы Эмиратам.

«Глэмпинг «Сосновое» всегда рад гостям», — гласило письмо от менеджера, с которым Елисей общался.

И тут ему в голову пришла идея.

Степанида

Она шла неспешно, знакомым маршрутом вдоль озера, по едва заметной тропинке через луг, мимо кладбища и к старой церкви, а потом через ольховую рощу. Было еще рано, солнце едва золотило горизонт, но Степанида любила это время. В ранний час все вокруг становилось прозрачным, чистым и искренним, и можно было считать особо крупные капли росы на низких травинках и лохматых макушках чертополоха.

Она знала, что добром ее не встретят, но не боялась. В ее возрасте страх за собственную жизнь перестал быть колючим, она куда больше переживала за лес и деревню. Когда она уйдет, судьба сама решит, кому передать роль хранителя, пусть даже этот кто-то будет на Степаниду совсем не похож. Но во все времена находились люди, которым род, особая связь с землей и небом дороже золота. Степанида знала: ее слово не будет последним, но разговор все же должен был состояться.

Первыми ее встретили ворота — солидные, глухие, при каменном, с острыми пиками, ограждении. Потом уже донеслись голоса собак. Судя по утробному вою, здоровенных.

— Эй, бабка! — Из будки мужик вышел в черной рубашке и темных брюках. — Ты к кому?

— Кощеева желаю видеть, Петра Васильевича.

Мужик открыл и закрыл рот, но в будку вернулся и кому-то позвонил. Через минуту он вышел снова.

— Иди ты, бабка, отсюда, пока цела. Не принимает он гостей. Тебя приглашали? Нет. Вот и топай!

— Ты бы, сынок, еще раз позвонил, — сказала Степанида, неотрывно глядя ему в глаза. — Шуйская моя фамилия по мужу. До грозы бы поговорить мне с Петром Васильевичем.

Слова ее сопроводил далекий пока еще раскат грома, и мужик бодро сбежал обратно в будку. На сей раз он был там дольше, и, высунув нос, буркнул:

— Жди, бабка.

Она сложила руки на поясе и так и стояла, вполголоса читая молитву. Каждому надобна защита, даже плохим людям. Этих приблудных следовало защищать от них самих.

Кощеев вышел через десять минут: высокий, лет шестидесяти пяти, с массивным носом и холодными серыми глазами, в которых пряталось так много недобрых эмоций. Рядом с ним шла здоровенная псина с коротким отрезанным хвостом и огромной головой — алабай, кажется.

— Шуйская, значит, — сказал Кощеев без приветствия. — Из тех, что деревню основали?

— Да. Степанида Ивановна мое имя, моим прадедом деревня заложена.

— И? — отозвался мужчина. — Зачем пришла?

— Вам бы поискать другое место, — спокойно сказала Степанида. — Добра здесь не найдете.

Ее слова снова сопроводил раскат грома, но Кощеев и глазом не моргнул.

— Это все? Деревенские тебя, что ли, прислали? Мне хватило разговора с председателем.

— Свой дом вы построили на месте старообрядческого кладбища, — продолжила женщина. — По мертвым ходите, живых не жалеете. Вам, Петр Васильевич, хорошо должно быть известно: мертвых лучше не беспокоить.

— Иди, мать, таблетки прими, — бросил Кощеев. — Пока не легла раньше времени рядом с предками в землю.

— Знаю дела твои, Петр, — негромко сказала Степанида. — И людей твоих грехи ведаю. Огонь тот жизни не забрал, а ныне хотите за воду взяться!

Скулы мужчины обозначились чуть резче.

— Зря ты нос свой суешь, куда не следует!

— Остановись! — произнесла Степанида, не мигая глядя ему в глаза. — На себя пристальнее взгляни, Петр Васильевич! Законов ты ни Божьих, ни людских не соблюдаешь, но за чертой за все ответишь. Знаешь ведь в душе: худо будет без прощения, а иные твои деяния и Богу простить будет трудно.

— Иди-ка ты, мать, домой, — посоветовал Кощеев. — Ребятне свои сказки рассказывать будешь.

Противника он в ней не видел, но Степаниду это не волновало. Она сказала, что хотела, предупредила мужчину. Не свернет с тропы — увязнет в трясине, да там и сгинет. Одумается — получит шанс спастись.

— Хотела бы сказывать — выбрала бы тех, кто сердцем чист, — сказала женщина. — Не троньте озеро, в последний раз прошу! Не губите лес, людям зла не чините! Или мало тебе бед, что на семью твою обрушились? Мать твоя, ведаю, мучилась перед смертью, заклинала тебя свернуть с избранного пути!

Прогрохотало в третий раз: прямо над их головами. Пришла, разрослась черная туча, съела яркое солнце. Степанида не могла сказать, когда именно в ней проявил себя