Это длится всю неделю.

И всю эту неделю он пытается заговорить со мной, когда дети уходят спать... Но сталкивается с непробиваемой стеной отторжения. Я не могу находиться с ним в одной комнате. Иду в кабинет, работаю над женским центром, вникая во все тонкости нового для меня дела.

И он всегда уходит сам.

Вечером воскресенья становится ясно, что Гера полностью пошел на поправку. Закончив работу, выхожу из кабинета, поднимаюсь наверх, но не успеваю зайти в свою комнату. До меня доносятся голоса из детской. Я же была в полной уверенности, что они спят. Решительно направляюсь к их двери, чтобы пожурить моих хитрецов. Хватаюсь за ручку, но останавливаюсь, когда сквозь щель пробивается сдавленный шепот Геры. Не открываю сразу. Прислушаюсь.

Да, наверное, это плохо.

Но еще хуже не знать, о чем они говорят.

В голове проносится гнетущая, запоздалая мысль – сделай я это в прошлый раз, могла бы не допустить их побега. Успеть...

- Я всё продумал, Вик, – заговорщически тараторит сын, – это точно сработает!

Чувствую, как потеют от волнения руки.

- Гер, – неуверенно лепечет в ответ Вика, – а если нет? Мама тогда точно нас не простит.

- Простит! – Гера громко кашляет. – И сработает! Ты же сама видишь, Вик, они скоро помирятся!

- Ну, не знаююю, – тянет дочь. – Мама так на него смотрит...

- Не знаю, не знаю, – дразнится Гера. – А я знаю. Я их когда увидел в комнате тати вместе, сразу всё понял.

Медленно, сквозь отрицание до меня начинает доходить смысл его слов.

- А ты справишься?

- Справлюсь, конечно. – В голосе сына – уверенность и гордость своей смекалкой. – Делов-то: чихать, кашлять, жаловаться, что всё болит. Несколько дней я, несколько дней ты... Вот увидишь! Пока мы будем болеть, они всё время будут вместе. И обязательно помирятся!

Глава 8.

- Проходи, пап.

Папа проходит к дивану, но не садится – ждет, пока я закрою дверь и присоединюсь к нему. Смотрю на этого сосредоточенно нахмуренного мужчину с совершенно седыми волосами, а перед глазами молодой, статный военный с горящим взглядом. Мама всегда говорила, что я больше похожа на него.

Всегда была такая же категоричная, такая же решительная.

Была.

И буду снова. А пока...

- Кофе будешь? – неуверенно топчусь на месте. – А где мама?

Он пришел без предупреждения. Я не скажу ему, что он чудом застал меня дома. Что я просто вернулась за куртками полегче, потому что не посмотрела с утра прогноза погоды и одела детей в теплые куртки, хотя весна и солнце уже вовсю вступили в свои права. Что после похода в музей, который организовал комитет по случаю начала весенних каникул, хотела прогуляться с ними до ближайшего кафе, чтобы поговорить о том, что подслушала накануне... И что пока дети были на мероприятии, я собиралась наведаться в помещение будущего центра, где уже вовсю идет ремонт.

Он даже не знает о том, что я ушла из фирмы и решила начать с чистого листа не только личную жизнь, но и профессиональную.

- Ксения, не суетись, дочка. – отвечает он, всё еще ожидая меня на ногах. – Садись. Поговорим.

Я послушно иду к нему, и мы одновременно опускаемся на мягкий диван. Наверное, сесть напротив друг друга было бы правильнее, удобнее для разговора. Но вместо этого я скидываю тапки и, подобрав ноги, поворачиваюсь к нему корпусом, припав плечом к спинке дивана. Он сидит, вытянувшись, будто не с дочкой собирается беседовать, а принимает парад победы, не меньше.

Разглядываю едва уловимую сеточку морщин вокруг глаз, еще не полностью сошедший после отпуска загар на ровном лице, четкую линию скул – всё еще красив, всё еще привлекателен. Всё еще знает об этом.

- О чем ты хочешь поговорить, пап?

- Я не звоню, чтобы не тревожить тебя лишний раз, – начинает он. – Толик мне рассказывает вкратце о ходе дела.

- Хм, – ухмыляюсь машинально. – В принципе, ничего нового, да, пап?

На самом деле, отпустив вопрос этики, я не возражаю, чтобы мой адвокат рассказывал моему отцу детали развода, но эта, между слов выданная информация меркнет перед тем, что он произнес в начале.

- О чем ты, милая?

- Не звонить лишний раз, не приходить лишний раз, не обнять лишний раз... – впервые говорю ему что-то подобное. – Зачем? Я же дочь полковника, мне такие нежности не полагаются.

Даже так, в профиль, заметно, как папин взгляд тускнеет. Он чинно разворачивается ко мне и несмело тянется к моей ладони. Позволяю ему взять меня за руку.

- Ты же знаешь, дочь, мне сложно дается проявление чувств.

- Вот как. – Губами улыбаюсь, а в глазах невысказанная боль маленькой, обиженной на папу девочки. – А маме ты изменял тоже без чувств?

- Твоя мама очень... – папа сводит брови, а я уже знаю, что он скажет далее. Я столько раз слышала эти слова за прошедшие месяцы, что без труда могу их определить еще до того, как они будут озвучены.. Почему-то все об этом говорят с одинаковым, слегка загадочным прищуром, с одинаковым гортанным голосом с надтреснутой интонацией...

- Пап, пожалуйста, только не надо этих слов про мудрость. – Вижу, что попала в точку. – Я уверена, она бы предпочла этой мудрости свое непрожитое женское счастье. Знаешь, только пережив измену самой, я по-настоящему поняла, как же больно было моей маме.

- Только увидев, как тебе больно, дочка, я понял, через что по моей вине прошла Вика.

Я вижу, как сложно дается ему это признание. Но раз уж я начала говорить, выскажусь до конца.

- Не только она, папа. Ваши дочери тоже это проживали вместе с мамой. Даже острее, чем мама. Ты знаешь, как невыносимо ребенку мечтать, чтобы его родители развелись?

Он долго молчит. Отпускает мои пальцы. Болезненно закрывает глаза.

- Лена так хотела вырваться из этого, что сразу после школы замуж вышла чуть ли не за первого встречного! Повезло хоть, что нормальный парень попался.

- Прости меня, дочка.

Впервые в сознательной жизни вижу моего всегда собранного, всегда уверенного в себе и своих действиях отца таким растерянным, уязвимым...

- Я