А скорее всего, это то, что, кажется, делали и поэтому так надо, потому что так, значит, правильно. А надо постараться, не меняя текста и композиции, создать новую жизнь. И чем сложнее это будет, тем лучше. Не выстраивать композицию под смысл, а напоить эти слова, то есть эту поверхность жизни, яркой, живой и страшной кровью.
А что, если Шаблова – Вася Березин? Вася! А играть надо Зину из театра: бородавки и страшно. Опасно. Такой мир. Вот и стиль.
Дормедонт – Андрей. Одна нога толстая, вторая тонкая, весь как будто собран из остатков, из того, что было, из того, что осталось. Таких женщины не любят.
Николай, сын хозяйки, – Саша. Очень хорошо одет, но это все, что у него есть. Больше нет ничего. Красные глаза и черные круги под глазами. Орел. Но орел в зоопарке, в клетке, которую не убирают. Засранный орел.
Людмила – Маша. Брови, коса, дефекты речи, двадцать пять букв – не ее.
Маргаритов – Отец. Алина. Прозрачный старик.
Лебедкина (блядь) – Костя на каблуках.
Купец – Вероника. Бандит в лакированных узконосых ботинках, в кармане выкидной нож, которым все время ковыряет в зубах.
Жуткая паутина. Блаженная дочь, и отец сходит с ума от беспокойства за нее, жить нигде в другом месте он не может – денег нет, а кругом – уголовщина, Гойя, бесы.
Может быть, второе появление Лебедкиной – другая актриса (Вероника), Шаблова не узнает ее, тогда выходит та, первая (Костя), и говорит: «Это я, ты что – не узнала? Не понимаешь, что ли, что к вам сюда, не изменив внешности, приходить нельзя?» Путаное все какое-то, темное, опасное.
В конце – две Лебедкиных, Шаблова превращается в мужчину, отец – в женщину… Завертели отца и дочь, обманули. Пока еще неясно, в чем, но театральный обман налицо.
Притом что все студенты мало что умеют, когда мужчины играют женщин, а женщины – мужчин, уже можно смотреть. Смешно. Театр. И страшно. А пол застелить бумагой, а свежепокрашенные софиты опустить низко, почти до головы, и с них капает что-то черное, весь планшет в жутких черных пятнах, как при незаконченном ремонте. И красят чем-то дешевым, какой-то запах стоит противный, олифы, что ли…
Островский как страшный русский балаган.
Примечание
Спектакль «О-й. Поздняя любовь» был поставлен в нашей Лаборатории в 2014 году в театре «Школа драматического искусства». В главной роли – Мария Смольникова. Также был занят Сергей Мелконян в роли Шабловой и студенты четвертого курса ГИТИСа (мастерская Е. Каменьковича и Д. Крымова). Художники – Александр Барменков и Анна Кострикова.
Я провел такой эксперимент: мне стало интересно, могу ли я, не убрав ни одного слова из классической пьесы, сделать свой спектакль. И не убрал ни одного слова. Кажется, получилось: Маша за свою роль получила «Золотую маску», а спектакль получил «Маску» как лучший драматический спектакль года.
Безприданница
А «Бесприданница»? Вообще сделать из Островского Шаламова! Не «бытописатель», а человек, понявший, где и как мы живем.
Кафе, дешевое кафе на берегу Волги. Некрашеная фанера, столики, покрытые линолеумом, разномастные стулья, какой-то продавленный диван, как в комнате монтировщиков. Груды окурков в пепельницах. Длинная-длинная вешалка, полная каких-то засаленных спецовок и старых слежавшихся зимних вещей, как на старой даче. Иногда мы слышим утробный гудок, от этого звука и дикого ветра сдуваются все пальто с вешалки и люди еле стоят на ногах. Это где-то рядом проходит пароход.
На стене – огромный телевизор, по которому сейчас будут передавать футбольный матч: полуфинал Россия – Голландия. Вот на этот-то матч и собираются сюда все эти Мокии Парменычи и Василии Данилычи. Собираются смотреть футбол. А заодно и похлопать по попе официантку, которая им подает. Но именно заодно, это не главное, в этом все и дело: судьба Ларисы решается походя, мужчины смотрят футбол. А когда футбол кончился, они уходят. Уходя, косятся на окровавленное тело: «А? Что? Она что? Фу, черт! Застрелилась? Фу, черт! Ну, пошли, пошли… Как наши-то играли, а? Голландцев надрали, чухню нерусскую!..» Никто к ней не подходит, ни влюбленный в нее одноклассник, ни тот, для которого она пела и который ее возил за Волгу, ни муж, ни мать. Только слуга немного задержался возле тела, надевая пальто, и вышел на улицу продышаться после матча: сколько переживаний-то было, Россия же выиграла!
Два дня занимались этюдами. При правильно поставленной задаче это вещь очень интересная и полезная. Открываются «закадровые» отношения между героями, и характеры становятся богаче, объемнее. Оказывается, мать любит Ларису, а Вожеватов, сын дворника-татарина, так быстро вырос и разбогател, что мать Ларисы и не заметила, как бывший одноклассник дочери стал «олигархом». А когда заметила – обалдела. А он просто это показал, и все. Мы увидели, как мать может быть резкой. И как Гаврило может быть резким. И как Паратов любит, любит Ларису и как он год назад потерял все состояние из-за этого. И как она его любит. И как Кнуров, при всех его деньгах, трусит, как школьник, идя на свидание.
Все это может и должно быть видно в спектакле.
Сегодня надо сделать сцену, когда Паратов узнает о том, что Лариса выходит замуж. С него спадает все наносное, актерское, и мы видим его как бы голенького, ничем не прикрытого. Очень важное место, которое не может быть заменено трюком, режиссурой. Просто надо выйти и сказать. Просто.
Вчера на репетиции все-таки заменил. Заменил трюком. «Трюком». В общем-то это не трюк, а внешний рисунок, который своей резкостью закрывает неспособность (О господи, пишу «неспособность» и вздрагиваю, как будто приговор Жене вынес!.. Очень не хочу), неспособность актера прямо и открыто вести себя на сцене: по́лно, богато и просто. Всё с ужимками и гримасками! Не утерпел – придумал «ход». Но ход, по-моему, хороший: после веселых расспросов, когда он на людях, после веселых расспросов и веселых ответов человека, которому море по колено, когда он неожиданно узнает, что Лариса выходит замуж, он резко поворачивается к нам и его лицо все в слезах! И дальше весь монолог он борется с ними, пытается утереть, чтобы никто не видел эту его слабость, смеется сквозь слезы, задавливая их.
Ход неожиданный, гротесковый, может быть повторен, когда Лариса поет, а он вдруг оборачивается к нам, и опять мы видим лицо в кошмарных слезах.
Крокодил! Кларк Гейбл. Провинциальный Кларк Гейбл.
Дворовый мальчик, бурлак, а роль, маска – Кларк Гейбл: загорелый, снисходительный, с усами и блестящими набриолиненными волосами.
Первое появление – мокрый, голый, переплывший Волгу, болельщики, фанаты, он – кумир, кричит что-то, зажигает толпу, дает ей себя любить!
Неожиданно останавливает весь этот шум, который сам же и создал, и начинает, сыпя и бравируя знанием корабельных терминов, объяснять, что капитан, голландец, трусливая скотина, испугался добавить пару! А он-то хотел скорее! Скорее к вам! К вам – моим любимым! Поэтому не утерпел, прыгнул! И доплыл! И вот он я – голый! Как есть! Скрывать мне нечего! Любите меня! Заводится, презирая, унижая своих фанатов. Резкий.
Вдруг проснулась поэзия, решил публично написа́ть песню, начал петь… Тут же холодно оборвал, познакомил с товарищем, которого подобрал где-то, тут же облажал его, рассказав про него недозволенное, тут же потребовал сыграть…
Кончил тем, что, то ли издеваясь, то ли замерзая, тут же: я женюсь – высыпал деньги и позвал всех на обед.
При известии о Ларисе и ее замужестве вдруг заплакал, резко повернулся и стал смеясь, зло бороться с этими слезами. Ушел, пошутив, что его могут в гостиницу не пустить, надо идти.
Очень сложный, перекрученный характер. Надо его таким сложным
