тараканы! Сонмище! Их не истребить.

На полу, на стенах, всюду. На постелях и

в посуде.

Вот и приходилось нам стоя водку пить.

Хорошо нас приняли в Одессе.

Фирма нам оказывала честь.

И, спасибо Куприну и прессе,

там действительно «Гамбринус» есть.

Мы вопросы разрешили и, конечно, поспешили

в очередь в «Гамбринус» там пивка попить.

Мимо нас без спешки, с легкою усмешкой

проходили одесситы. Что тут говорить?

Наконец-то стало ясно: простояли мы

напрасно.

И в пивбар свободно пропустили нас.

После «боевых» ста грамм принесли по кружке

нам

пенистого пива, кислого, как квас.

Самый главный памятник Одессы —

Дюк, а в жизни – Ришелье Арман.

Как сказала Рая-поэтесса,

для Одессы он всегда пахан.

Мы на дюка подивились. Мы под солнцем

утомились.

Так и вниз по лестнице к берегу прошли.

Там и порт, и корабли у причала и вдали.

Там и место для купанья сносное нашли.

Принимая все на веру, мы ни тифа, ни холеры

не боялись, принявши на грудь.

Хороша вода морская, освежает и ласкает.

Ну а пятна нефтяные смоем как-нибудь.

Мы проехали по всей Одессе.

Южный город и приличный вид.

Только был он в дымовой завесе,

а у моря вроде бы стоит.

Нас по городу катали, все подробно

объясняли.

Об Одессе есть чего сказать.

Все увидели едва ли, на Привоз не заезжали.

Не на что нам было покупать.

Как давно все это было! Память все не

сохранила.

Но одесские кофейни! Помню их!

Там над турками у плитки колдовали

одесситки.

Обаяние Одессы в них.

Николай Ивлеев

Родился в Тамбовской области, в которой было антоновское восстание крестьян, доведенных до отчаяния поборами продотрядов, и советская власть после подавления восстания еще долго продолжала свирепствовать.

В начале войны мой отец, раскулаченный крестьянин, был призван на фронт и погиб в мобилизационном эшелоне. Так как семьи кулаков были изгоями, мы с матерью постарались завербоваться и уехать из колхоза. Я окончил горный техникум и политехнический институт. В пору моей юности в народе не было такой распущенности, как в настоящее время.

«Какая там любовь? Напрасно…»

Какая там любовь? Напрасно

Не сочиняй красивой лжи.

Тебя в свои объятья властно

Влечет безудержная жизнь.

Не прикрывайся даром неба!

Бутылка горького вина,

Консервов банка, булка хлеба —

Твоя обычная цена.

Что так могло тебя сломать,

Что так бесстыдно доконало?

Ты – совесть нации и мать —

Так беспредельно низко пала!

Наверно, скорбная минута

Имела роковую власть,

Когда с любовью похоть спутав,

Ты воле случая сдалась.

А ведь бывало: на турнирах,

Любви высокий идеал,

Тебе, избранница от мира,

Свой подвиг рыцарь посвящал.

Бывало, а теперь, о небо!

Бутылка горького вина,

Консервов банка, булка хлеба —

Твоя обычная цена.

Мой ангел

В глазах написано страданье

Всему присущему назло,

А бурной ночи возлиянье

На кофту каплями легло.

Стоишь ли рядом с папироской,

Плюешь ли ты через губу,

Я красотой твоей неброской

Предвосхитил свою судьбу.

Мой ангел, где тебя носило?

Я долго ждал, и наконец,

Умилостивившись насилу,

Мне возвратил тебя творец.

Свои нечесаные пряди

Ко мне с головкой наклони

И, умоляю, бога ради

Покой утраченный верни.

Я жду, когда придет суббота,

Тебя я крепко обниму

И с перегаром запах пота

Вновь с вожделением вдохну.

В тихонях черти водятся

«В тихонях черти водятся», —

В народе говорят;

И их мужьям приходится

Смирять тех чертенят.

Еще и недотрогами

Они у нас слывут,

Бывают очень строгими

И спуску не дают.

Зато, когда сосватаешь,

Тогда уж не плошай.

Пойдет, как распечатаешь,

В них шалость через край.

Когда ж они отважатся

Не быть скромнее всех,

Короткой ночь покажется

Для бесовских утех.

Светской львице

Ты отдавалась не любя,

Вращаясь львицей в шумном свете.

А нынче предали тебя.

И предал кто? Твои же дети!

Они свершили приговор:

В них нет к тебе достойной веры.

Им ненавистен твой позор,

Твоя распущенность без меры!

«Не сожалея, не тужа…»

Не сожалея, не тужа,

Вы отдаете массам смело

На обозренье ваше тело,

Но есть ли в теле том душа?

Алкаш

Алкаш сначала колобродит,

Пьет водку и здоровье гробит:

Он занят, и ему тогда

Не до полезного труда.

Когда ж угробится серьезно,

Тогда уже работать поздно.

И сам собой готов ответ,

Что у него здоровья нет.

Бараны

басня

Язвительные искони,

Лжецы за длительные годы

Баранам вбили, что они

Не быдло, а цари природы.

А твердолобые слыхали,

Что господа, не зная бед,

Всегда на лаврах почивали

И ели, пили невпроед.

В таком сознании немало

Бараны гордо провели:

Пруд высох, пастбище тощало,

Скудел потенциал земли.

Пришла беда, но каждый овен

Уразуметь не мог никак,

Что в той разрухе