Их привезли в республиканскую больницу из маленькой деревни из-под Кяхты. У Аюны был жуткий отит, который сначала никак не могли нормально диагностировать, потом не могли вылечить и запустили до гнойного абсцесса. В больнице малышке сразу же сделали операцию, и вся голова у нее теперь была забинтована.

«Ухо бинтовать такому маленькому ребенку бесполезно, повязка мигом слезет», – объяснила Светка.

Детской кроватки в палате не было, и матери с ребенком полагалось как-то умещаться на одной взрослой. Когда малышка засыпала, Баирма сидела на краешке с вязанием или протискивалась к стенке и лежала на боку, прижавшись к холодной штукатурке спиной и боясь пошевелиться. У Лели почему-то крутилось сравнение «как в поезде». Баирма не спала толком ни одной ночи с тех пор, как заболела дочка. Аюна кричала от боли, почти ничего не ела, температура понималась за сорок. Когда их наконец привезли в Улан-Удэ, состояние малышки было тяжелым, она могла умереть. Теперь операция была позади, девочка шла на поправку, и Баирма, измученная бессонными ночами и страхом потерять ребенка, по большей части находилась в какой-то прострации. Порой она откладывала вязание и в задумчивости сидела рядом со спящей Аюной, глядя в одну точку, как будто спала с открытыми глазами. Но стоило Аюне пошевелиться или издать малейший звук, мать мгновенно склонялась над ней, тревожно заглядывая в детское личико. Дома у нее остались трое сыновей – трех, восьми и одиннадцати лет.

– Старшие-то водятся с сестренкой? – спросила Светка, глядя, как уверенно топает Аюна маленькими ножками в вязаных пинетках.

– Ой, да кто бы с ними водился! – отозвалась Баирма. – Отвернешься – уже у них куча мала. Ну хотя средний, Чингиз, тот водится. Он такой у нас, заботливый. – Баирма подхватила Аюну на руки.

– Да они ее все втроем в обиду не дадут, младшую сестренку. Повезло тебе, Аюша, да?

– А с кем сейчас мальчишки? – поинтересовалась Тамара Александровна, элегантная пожилая дама с кровати у окна. – Кто за ними смотрит, раз они у вас такие шебутные?

– Ну, те с отцом и с родителями нашими, там нормально все будет. – Баирма уверенно махнула рукой куда-то вдаль, словно отгоняя от себя тревожные мысли о доме и сыновьях, которые уже не в силах была вынести.

– Надо бы чайку выпить, – не обращаясь ни к кому конкретно и ко всем сразу, заметила Тамара Александровна.

Она достала из тумбочки стеклянную банку и маленький кипятильник. Пользоваться в палате электроприборами было запрещено, но медперсонал прекрасно знал, что больные греются чаем в своих выстуженных палатах. Женщины подтянулись к столу, разлили по чашкам ароматную заварку со смородиновым листом, который имелся у кого-то в запасах, открыли банки с вареньем, развязали мешочки с печеньем и пряниками. Все угощали друг друга, все на столе было общим. Леля чувствовала себя спокойно и уютно среди этих женщин, о которых ничего не знала еще сегодня утром. Все это напоминало ей поезд дальнего следования, в котором она однажды ехала с бабушкой целую неделю от Улан-Удэ до самой Москвы. Леле нравилось наблюдать, как люди, еще вчера совершенно чужие друг другу, оказавшись рядом, внезапно становились близкими и почти родными. Делились друг с другом едой, если надо, то и лекарствами и, конечно, своими историями и даже секретами. А потом прощались, как будто увидятся завтра снова, и не виделись уже больше никогда в жизни…

Когда дежурная медсестра заглянула в палату и сказала: «Выключаем свет, через пять минут отбой», Леля вспомнила, что так и не позвонила домой. Так и не сказала маме, что нужно принести теплые вещи. И хорошо бы еще – баночку варенья.

– Ничего, завтра скажешь. Пока в Зорикином свитере походишь, плохо тебе, что ли? – подмигнула Светка. – Пойдем умываться.

Куда идти, Леля уже знала. В самом конце отделения длинный широкий коридор поворачивал налево узеньким аппендиксом, где находились двери с намалеванными на них зеленой краской корявыми буквами «М» и «Ж». За дверью с буквой «Ж» располагалась умывальная комната с огромным окном, стекла которого были до половины закрашены белой масляной краской. Щербатая рыжая плитка на полу местами отклеилась и с противным скрежетом елозила под ногами. Вдоль стены красовались четыре жестяные раковины, над каждой висело небольшое прямоугольное зеркало, в котором отражались истошно-зеленые стены. Еще днем по пути сюда Леля с тоской подумала, что обнаружит тут напольные унитазы, над которыми надо висеть на корточках, как в лесу. Такие были у них в школе, и Леля их терпеть не могла. Но в больнице, к счастью, унитазы оказались нормальные. Правда, без пластиковых стульчаков, но зато каждый в своей кабинке с дверью! В школе у них не то что кабинок, не было даже низеньких перегородок, и девчонки на переменах пристраивались над отверстиями рядком, как куры на насесте.

– Пойдем, я тебе курилку покажу, – позвала Светка.

В тупичке узкого коридора-аппендикса, оказывается, была еще одна дверь, которая вела на подсобную лестницу. Вообще-то эта дверь запиралась на замок, но по большей части почему-то оставалась открытой: можно было потихоньку выскользнуть на лестничную клетку и покурить, бросив бычок в стеклянную банку.

– Выходи, не бойся, будешь курить?

Леля вышла за Светкой на темную прокуренную лестничную площадку. Лампочка светила где-то этажом выше. Вообще Леле нравилось такое хулиганство, она уже умела курить взатяжку и не кашлять. Они не раз таскали сигареты у Иришкиной мамы, у которой в верхней секции стенки лежали целые блоки Pall Mall и Marlboro, а початые пачки валялись по всей квартире. Они курили под открытой форточкой на кухне, когда никого не было дома, а мама, вернувшись вечером, не замечала ни запаха, ни пропавших из пачки сигарет. Ей всегда было не до того. Очень красивая и всегда одетая по последнему писку моды, как может позволить себе только работник торговли, она развелась уже с двумя мужьями и снова строила личную жизнь. Лелю ужасно мутило от каждой затяжки, но азарт запретного, взрослого удовольствия был сильнее тошноты и «карусели» перед глазами. Тем более что с каждым разом мутило все меньше. Леля уже было сказала Светке «давай», но вдруг почувствовала, как у нее заныла прооперированная гайморова пазуха. На лестнице было невыносимо холодно, и Леля попятилась назад:

– Нет, слушай, тут дубак, как на улице!

– Ну а че делать-то, вариантов нету, – резонно заметила Светка.

– Я тебя там подожду, –