– Не знаем, – отозвался за всех Христофор.

Христофор, Ульяна, Любомир и Глафира окружили коробку с конфетами, а несчастная Аксинья жалобно стонала по другую сторону запертой двери, но на нее никто не обращал внимания.

– Жирную скотину кормить не будем, – сухо велел Христофор.

– Это не по кодексу чести, – сказала я и протянула ей лакомство через дыру. Аксинья жадно запихнула в рот два шоколадных сердечка.

Христофор промолчал.

– Масада – древняя крепость, символ мужества и беспредельной отваги. Со всех сторон ее окружают скалы. В первом столетии нашей эры римские легионы захватили Иерусалим. Масада, расположенная у Мертвого моря, оказалась последним оплотом евреев. Защитников крепости насчитывалась тысяча, включая детей и женщин. Крепость держалась три года! – Рахиль вздохнула. – Потом она пала, но римляне никого не взяли в плен. Все, что они увидели перед собой, – горы трупов. Все жители крепости предпочли смерть неволе. По решению старейшин вначале мужчины убили женщин и детей, а потом себя.

– Они убили себя?! – потрясенно вскричал Христофор. – Но зачем?!

– Потому что рабство, Завоеватель, страшнее смерти, – объяснила я.

Тридцатого декабря две тысячи шестого года Марфа Кондратьевна лежала на раскладушке и морщила нос. Я пожаловалась ей на боль в ногах, куда однажды вонзились осколки ракеты, и попросила час отдыха. Марфа Кондратьевна пришла в ярость:

– Живо пошла работать! Отдыхать вздумала, нахалка!

Я ушла на кухню готовить обед, но мне не давал покоя вопрос, когда моя мама сможет приехать в Москву. И я снова отправилась к Марфе Кондратьевне.

– Ну, э-э-э… – скривилась правозащитница. – Приехать нельзя, в той квартире будет ремонт…

– Какой ремонт?!

– Там, где я хотела вам комнату снять. Все отменяется! Иди отсюда.

– Что вы натворили?! – Я покрылась испариной. – Из-за вас человеку отключили электричество, газ и воду до апреля! Как моя мама будет жить?! На ее пенсию не купить еды вдоволь, а вы ей такие мучения подстроили!

– Какое мне до этого дело? – равнодушно произнесла Марфа Кондратьевна, задрав ноги на стену.

– Вы обещали помочь с работой! Обещали издать мои дневники!

– Не помню такого!

– Вы сказали, что снимете мне и матери комнату в Москве. И вы обещали заплатить за работу!

– Насчет жилья – это была шутка. Не знаю, почему ты так серьезно все восприняла… Люди из Чечни слишком доверчивые, – хихикнула Марфа Кондратьевна.

У меня в глазах потемнело. Я шагнула вперед, представляя, как сдавлю ее горло, но сзади раздался возглас:

– Морской бой! Наша шхуна подошла справа, – и Христофор с Любомиром ткнули меня плюшевым крокодилом в бок.

– Мама осталась без коммуникаций в двадцатиградусный мороз. Вы знали об этом! Сейчас вы заявляете, что это шутка?! Вы пошутили?! Совести у вас нет! – заявила я, отстраняя детей.

– Переживешь. – Марфа Кондратьевна пожала плечами, продолжая елейно улыбаться.

– Моя мама продала шкаф и кровать, чтобы собрать деньги на дорогу! И теперь спит на ледяном полу…

Дети испуганно переглядывались.

– Говорю же, не повезло вам, – вальяжно произнесла Марфа Кондратьевна и, встав с раскладушки, быстрым шагом ушла в кабинет, закрыв за собой дверь.

От такой чудовищной лжи я почувствовала себя как в четырнадцать лет, когда меня повели на расстрел. Будто мало мы пережили за десять лет войны, чтобы нас еще унижали правозащитники, пользуясь нашим положением – бесправных и нищих – в родной стране.

С трудом сдерживая слезы, я покормила детей, оделась и вышла на улицу.

Три недели днем и ночью я работала на семью Тюки, у меня не оставалось свободной минуты, чтобы подышать свежим воздухом. Я брела по Битцевскому парку, натыкаясь на деревья, а затем повернула обратно к домам, всерьез раздумывая о самоубийстве.

Сомнений не осталось: с самого начала Марфа Кондратьевна Тюкина не собиралась помогать мне ни с жильем, ни с изданием рукописи. Ей требовалась рабыня, которой некуда деться, которую легко подцепить на уловку, пообещав помощь больной матери, а затем не сдержать слово.

Поэтому от меня скрыли телефон семьи Солженицыных, когда я захотела с ними поговорить. Мое письмо было адресовано им. Неужели письмо было украдено Тюкой и настоящие адресаты никогда не держали его в руках?

«Марфа Кондратьевна, дайте, пожалуйста, телефон семьи Солженицыных. Вы сказали, что они лично просили оказать мне помощь. Я хочу с ними поговорить!» – несколько раз просила я. Тюка ответила: «Они богатые! Живут припеваючи! Им нет до беженцев дела! А я тебя приютила. Никакого номера не дам!»

За место на шкафу я платила слишком дорого, отдавая все свое время без остатка чужой семье, без возможности присесть и отдохнуть.

Зная, в каком положении находимся мы с мамой, Марфа Кондратьевна исхитрилась и подловила меня, словно тюремная наседка: причинила боль близкому для меня человеку, нарочно введя в заблуждение. Простить боль себе – простила бы, но боль маме я простить не могла.

– Тюка, ты тварь, сволочь, подлая, беспринципная мразь с фальшивой репутацией святоши. – Слезы текли по моим щекам, ветер подхватывал их и уносил прочь. – Как ты могла?! Правозащитная гадюка!

Никого больше я в Москве не знала. Денег на обратный билет у меня не было. Мобильного телефона – тоже. Вера в то, что есть люди, которые могут нам помочь, окончательно рухнула – цель моего путешествия оказалась бессмысленной. Одно дело – читать о решении проблем в брошюрах по восточным практикам, и совсем другое – ощутить себя в пустоте.

Помочь себе может только сам человек. Или не поможет, если не сумеет.

Поднявшись на чердак шестнадцатиэтажного дома и проникнув оттуда на крышу, я посмотрела вниз. Спрыгнуть – и нет никаких тревог. Так говорил мой названый брат Николя.

«Сволочь Тюка, как ты могла сказать, что пошутила насчет жилья, когда речь идет о человеческой жизни?!»

Ветер игриво подбрасывал снег и сметал его с крыши, а мысль, что все закончится – нужно сделать только шаг, – не оставляла меня. Больно не будет. Оскорбления и унижения останутся позади.

Зачем я однажды остановила Николя? Где он теперь? Что ждет его в нашем мире? Какие муки?

Один шаг.

Сделай. Сделай!

Вспомнилось, как правозащитница не хотела давать мне номер своего городского телефона, я вытребовала его в последний момент, перед тем как отправиться в Москву. Тюка вначале дала номер мобильного. Но я упрямо просила домашний, и, когда на улице замерзшими пальцами набирала ее номер, мобильный оказался отключен: я бы никогда на него не дозвонилась. Лев Арнольдович ответил мне с домашнего номера.

Если спрыгнуть с крыши, не нужно будет ночевать на улице, хвататься за любую работу, думать, где взять деньги на