Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

И какою силой, какою верой в бесконечную творческую мощь народа звучит хрестоматийный «Школьник»…

Сострадание некрасовской музы – ко всем попавшим в жизнь, вынужденным в ней искать себя, да так, чтобы не слишком утеснять других, – велико, как велика и вера в замечательное грядущее; и если со вторым нам удается соприкоснуться мало, все время наступая на пресловутые грабли, первого нам так не хватает! И как знать, возможно, второе неразрывно и связано с недостатком первого?

И думается – тут вдумчивое чтение Н. А. Некрасова может помочь.

2

Страшно начинается, страшно длится, врезается в сознание:

Савраска увяз в половине сугроба  —

Две пары промерзлых лаптей

Да угол рогожей покрытого гроба

Торчат из убогих дровней.

Жесткие, морозом скрепленные картины, а музыка, волшебная музыка мороза все равно звучит величественно – вечным…

Но жизнь лучше не будет: есть как есть – не поверить, что когда-то настанет другое время:

Привычная дума поэта

Вперед забежать ей спешит:

Как саваном, снегом одета,

Избушка в деревне стоит…

Патриархальность, сходящаяся с трагедией; трагедия, отрицающая нужность оной патриархальности…

Речь пойдет о крестьянской жизни, являвшейся вариантом креста на Руси на протяжении многих и многих веков.

Речь польется, живописуя драмы, которые перекусывают жизни людские, и речь эта будет музыкой жизни, с которой… ничего, казалось, не сделать.

Но она будет изменена, однако, даже круто, даже сильно!

…И все равно Мороз-воевода обойдет свои владения, и будет трещать и стрелять великолепный синеватый снежный пласт…

Будут громоздиться красоты снежного, отливающего розовым серебра, будет природная мудрость; хоть панорамы, развернутые в поэме, отрицают мудрое устройство общества.

Тогдашнего.

Но и теперь особо нечем гордиться.

3

…Мы сталкивались с дедушкой Мазаем с ранних лет, поэма входила в детский мир священным образом доброты, и зайцы – эти милые зверушки, всегда ассоциирующиеся с детством, – представали своеобразным символом – знаком помощи, необходимой всем.

В естественности некрасовского стиха есть своя особая гармония плавности, напевности: его хочется именно про-певать, а не читать.

…Кажется, в конце жизни Некрасов изверился в словах:

Слова… слова… красивые рассказы

О подвигах… но где же их дела?

Иль нет людей, идущих дальше фразы?

А я сюда всю душу принесла!..

Возможно, так оно и было, ибо даже въедаясь в сознанье народное, стихи не способны менять действительность; но, насыщая волнами сострадания – и любви! – пространство, Некрасов в большей мере, чем кто-либо другой из поэтов, готовил перемены, а что они необходимы, следовало из общего хода жизни.

Честность и честь, определявшие путь Некрасова-поэта, не подлежат разрыву:

О Муза! я у двери гроба!

Пускай я много виноват,

Пусть увеличит во сто крат

Мои вины людская злоба  —

Не плачь! завиден жребий наш,

Не наругаются над нами:

Меж мной и честными сердцами

Порваться долго ты не дашь

Живому, кровному союзу!

Тут только одна ошибка: не «долго», а «никогда»…

4

Он был новатором – Некрасов: он вводил в поэтический оборот речения купеческие, простонародные, разные, совершая в поэзии работу, аналогичную той, что в прозе вершил Достоевский, сшибая самые различные языковые пласты.

Как бытово, но и бытийно звучит:

У купца у Семиглотова живут люди не говеючи,

льют на кашу масло постное, словно воду, не жалеючи…

Какова емкость строки, дающей полную картину существования определенных людских пространств!

Разойдутся «Коробейники»:

Ситцы есть у нас богатые,

Есть миткаль, кумач и плис.

Есть у нас мыла пахучие  —

По две гривны за кусок,

Есть румяна нелинючие  —

Молодись за пятачок!

Ленты перечислений, густые, многоцветные, наполняют стихи, что короба; слово пенится, играет, вспыхивает самоцветно…

И все – русское, раздольное, мрачное, страшное…

Да, да – ибо вечно смешано у нас многое, ибо позорное крепостное право длилось долго и отменено было поздно, ибо крестьянское бытие, так плотно и полно описанное Некрасовым, было кошмарно…

Его метафизика – это постижение русского мира с жаждою изменений: назревших, насущных:

Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Поэтические формулы поэта входили в коллективное сознание, меняя его: если уж стихи не способны менять реальность…

Из пантеона русской классики три поэта, думается, наиболее соответствуют понятию «народный»: Пушкин, Некрасов, Есенин; но именно в Некрасове сила сострадания проявлена с наибольшею полнотой.

5

Вольное дыхание некрасовской строки, продиктованное честностью и величием его музы.

У каждого великого поэта она своя, и некрасовская, диктующая «Славная осень…», – слишком знает русский воздух и красоту пейзажа…

Никому на Руси жить хорошо не будет! Ибо и власть имеющие, и в усадьбах сидящие почувствуют бездну, грозящую им.

Никому не будет хорошо – и закружившийся хоровод, о котором Некрасов не знал ничего, не мог предчувствовать, поднимая массы людские, принесет столько жертв, что страшно станет.

Некрасову было страшно от несправедливости мира:

«Вчерашний день, часу в шестом…» – стихотворение, сделавшее Некрасова поэтом, ярко свидетельствует об этом.

Некрасов вырубал стигмат сострадания на душах читателей, ибо без него они – души – мертвы.

Некрасов видел Мороз, Красный нос во всем его великолепии, что могло бы открыться только детям, свято верившим в Деда Мороза…

Стеклянные своды зимы заиграют тонкой сканью, великолепно переливаясь и играя всерьез.

Будущий школьник, отправляющийся учиться, узнает, как может стать великим архангельский мужик.

Некрасов ввел столько новых речений в поэзию – чиновничьих, купецких, – что новаторство его стиха становится очевидным.

Световое море, открытое над нами, передано поэтом с умною силою и добрым мастерством (а оно бывает разное); и жизнь поэтического свода Некрасова столь полно растворилась в русском космосе, что грядущее не может корчиться в безъязыкости и отсутствии сострадания, как сейчас, когда, вероятно, мы проходим дорогами ложного грядущего…

6

И трауром, и светом пронизано стихотворение «Памяти Добролюбова», заучивавшееся некогда в школах, дававшееся блестящим образцом поэтического шедевра…

Рано умерший критик и публицист представал молодым мудрецом, настолько владевшим собой, что