Семейство в глубочайшем горе наблюдало, как исчезают их кошки. Я был этим удивлен, поскольку большинство фермеров рассматривают кошек как охотников на грызунов, и только. Но когда мисс Брэмли однажды утром пришла с новым комплектом инвалидов, было заметно, что она потрясена. Она в упор смотрела на меня, а ее грубые пальцы сжимались и разжимались на ручке корзины.

– Они что, все погибнут? – спросила она дрожащим голосом.

– Ну, вообще-то, это очень заразная болезнь, и, похоже, большинство ваших кошек так или иначе ее подхватят.

Несколько секунд мисс Брэмли боролась с собой, но потом ее подбородок задрожал, а все лицо исказила гримаса. Она не расплакалась, но глаза ее наполнились влагой, и пара слез скатилась по паутинке морщин на ее щеках. Я беспомощно смотрел на нее, а она стояла передо мной, и пряди ее седых волос неряшливо торчали из-под ее нелепого черного берета, который она натянула до ушей.

– Это котята Топси, поэтому я так за них боюсь, – начала она. – Их пятеро, и они самые лучшие из тех, что у нас есть.

Я почесал подбородок. Я много слышал о Топси, происходившей из племени лучших крысоловов и мышеловов. Ее последнему выводку не было еще и двух месяцев, и если бы с ними что-то случилось, то для семейства Брэмли это стало бы сокрушительным ударом. Но, черт возьми, что я могу сделать? Вакцины от этой болезни пока нет, или, позвольте, а может, уже есть? Я вспомнил, что слышал где-то об опытах Борроу Велкома по созданию такой вакцины.

Я подвинул стул.

– Посидите несколько минут, мисс Брэмли. Я должен позвонить.

Меня быстро соединили с лабораторией Велкома. Я ожидал услышать сарказм и иронию, но они оказались вежливыми и готовыми помочь. У них были обнадеживающие результаты, и они с радостью пообещали прислать пять доз, если я в ответ сообщу им о результатах.

Я поспешил к мисс Брэмли:

– Я заказал кое-что для ваших котят. Ничего не могу гарантировать, но другого выхода нет. Принесите их сюда во вторник.

Вакцина прибыла быстро, и, пока я делал инъекции, мисс Брэмли рассказывала о достоинствах предков Топси:

– Вы только посмотрите на их уши! Вы когда-нибудь видели у котят такие уши?

Вынужден был признаться, что нет. Уши были огромные, как паруса, и от этого их восхитительные маленькие мордочки казались еще меньше.

Мисс Брэмли кивнула и улыбнулась от удовольствия:

– И знаете, это всегда свидетельствует о том, что такие кошки – хорошие мышеловы.

Через неделю я повторил курс инъекций. Котята пока выглядели хорошо.

– Ну вот и все, – сказал я. – Нам остается только ждать. Но помните: я хочу знать, каков будет результат, так что не забудьте известить меня.

Несколько месяцев я ничего не слышал от Брэмли и почти забыл о своем эксперименте, когда вдруг наткнулся на грязный конверт, видимо сунутый под дверь моего кабинета. Это был обещанный отчет и – по-своему – образец научного мышления. В нем содержалась вся информация, которая была мне нужна, – без лишних слов и прикрас.

Письмо было написано аккуратными каракулями, и в нем говорилось: «Дарагой сэр, те котята теперь большие кошки. Всигда ваша, Р. Брэмли».

Кровопускание цыганскому пони

Я остановил машину и пожалел, что не могу запечатлеть эту картину на фотографии: травянистая обочина на изгибе дороги и вокруг костра – пятеро цыган. По-видимому, отец, мать и три маленькие дочери. Они сидели неподвижно и смотрели на меня сквозь плывущие клубы дыма ничего не выражающими глазами, а редкие снежные хлопья медленно кружили и опускались на спутанные волосы девочек. Ощущение нереальности приковало меня к сиденью, и я глядел сквозь ветровое стекло на эту картину дикого приволья, забыв, зачем я тут. Наконец я опустил стекло и спросил мужчину:

– Вы мистер Мьетт? Если не ошибаюсь, у вас заболел пони?

– Да-да! – закивал мужчина. – Он вон там!

Он говорил со странным акцентом, так что я не всегда его понимал. Встав, он направился от костра к машине – невысокий, худой, смуглый, небритый. В руке у него было что-то зажато – бумажка в десять шиллингов, которую он протянул мне как доказательство своей честности.

Цыгане, порой забредавшие в Дарроуби, особым доверием там не пользовались. В отличие от Мьеттов, появлялись они обычно летом, табор разбивали у реки и предлагали лошадей для покупки. И мы уже раза два попадали впросак: они словно бы все носили фамилию Смит, и, приехав на другой день, мы уже не заставали ни пациента, ни его владельца. По правде говоря, утром, когда я уезжал, Зигфрид заявил мне категорически: «Потребуйте вперед – и наличными!» Но он мог бы не беспокоиться – мистер Мьетт сразу же показал себя в наилучшем свете.

Я вылез из машины и пошел за ним по траве мимо ярко раскрашенного дряхлого фургона и пса на цепи – помеси колли с борзой – туда, где было привязано несколько пони и лошадей. Распознать моего пациента оказалось нетрудно. Чубарый красавчик четырех с небольшим футов в холке, со стройными крепкими ногами и явными признаками породы. Но он был в скверном состоянии. Остальные лошади прохаживались взад и вперед, с интересом косились на нас, а чубарый стоял, словно изваяние.

Второго взгляда оказалось достаточно, чтобы даже издали определить, что с ним. Только острый ламинит мог заставить его так пригнуться, и, приблизившись, я понял, что затронуты все четыре копыта. Конек подвел обе задние ноги почти под живот в отчаянной попытке перенести тяжесть тела на пяточные стенки.

Я вставил термометр в прямую кишку.

– Он переел, мистер Мьетт?

– Ага. Добрался вчера до мешка с овсом! – И щуплый цыган кивнул на большой полупустой мешок у задней стенки фургона.

Я по-прежнему понимал его с трудом, но он все-таки втолковал мне, что чубарый отвязался и объелся овсом. И он дал ему касторки.

Термометр показал 40 °C; пульс был частым и прерывистым. Я провел ладонью по гладким дрожащим копытам, почувствовал, как ненормально они горячи, а потом взглянул на измученную морду, на раздутые ноздри, на полные ужаса глаза. Те, у кого нарывало под ногтем, могут – хотя и в слабой степени – представить себе, какие страдания испытывает лошадь, когда чувствительная основа кожи копытной стенки