Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 71
верованиями или подходами. При этом тот факт, что идеи и подходы с течением времени меняются и что общество влияет на их формирование, не принимается во внимание[524]. Парадигма «войны» подразумевает, что термины «наука» и «религия» обозначают застывшие, раз и навсегда сложившиеся сущности, которые в своей основе не зависят от временного, территориального или культурного контекста. Однако в реальности дело обстоит не так. Отношения науки и религии обусловлены исторически, они неразрывно связаны с социальными и интеллектуальными особенностями различных эпох[525].
Большинство историков из тех, кто не разделяет идеалы «нового атеизма», полагают, что на Западе отношения религии и естественных наук можно охарактеризовать в целом как доброжелательные и конструктивные[526]. Напряженность и конфликты типа дела Галилея при ближайшем рассмотрении оказываются связаны скорее с папской политикой, борьбой за церковную власть и личностными недоразумениями, нежели с некими фундаментальными противоречиями между верой и наукой[527]. Ведущие историки науки отмечают, что взаимодействие науки и религии зависит в первую очередь от исторических обстоятельств и лишь во вторую – от их непосредственного предмета. Какой-то единой модели взаимоотношений науки и религии не существует ни в теории, ни на практике. Пример христианского отношения к эволюционной теории в конце XIX века делает этот момент особенно очевидным. Так, ирландский географ и историк Дэвид Ливингстон в своем исследовании восприятия дарвинизма в двух совершенно разных местностях (Белфаст и Принстон) выяснил, что решающую роль в формировании отношения людей к теории эволюции играли местные особенности и конкретные люди[528].
Англия XVIII века помнит удивительную синергию между религией и наукой. Считалось, что ньютоновская «небесная механика» как минимум согласуется с христианским взглядом на Бога как Творца гармоничной Вселенной или же вообще является прекрасным подтверждением этого взгляда. Многие члены Лондонского Королевского общества, основанного для содействия развитию науки, были глубоко религиозны и полагали, что религия способствует их научным занятиям.
Все изменилось во второй половине XIX века. Общую тональность в вопросе о конфликте между религией (в особенности христианством) и естественными науками задали две работы – «История конфликта между религией и наукой» Джона Уильяма Дрейпера (1874) и «Война науки с теологией в христианском мире» Эндрю Диксона Уайта (1896). Несомненно, эти полемические сочинения способствовали возникновению в общественном сознании метафоры «войны»[529].
Тем не менее столь агрессивно отстаиваемая Уайтом и Дрейпером идея сущностного конфликта между наукой и религией в действительности сама является социально обусловленной и родилась в обстановке враждебности по отношению к отдельным священнослужителям и церковным институтам. На взаимоотношения науки и религии оказывали влияние скорее социальные обстоятельства, нежели свойственные им идеи[530]. Сам викторианский период создал социальное давление и напряженность, что породило миф о постоянной войне между наукой и религией. Модель конфликта берет свое начало в специфических условиях викторианской эпохи, когда еще только формирующаяся профессиональная группа новых интеллектуалов стала вытеснять тех, кто ранее занимал почетное место интеллектуальной элиты.
Таким образом, «конфликтная» модель взаимодействия науки и религии получила распространение в то время, когда профессиональные ученые стали дистанцироваться от своих коллег-любителей, а также когда академическая культура стала требовать независимости от церкви и других бастионов истеблишмента. Академическая свобода предполагала разрыв с церковью, откуда всего один шаг до того, чтобы представить церковь как врага научного прогресса конца XIX века, а естественные науки – как его самых надежных защитников.
Сегодня представление об извечном конфликте между естествознанием и религией не воспринимается всерьез ни одним историком науки. Но понятно, что оно еще будет встречаться в некоторых произведениях научно-популярной литературы и публицистики: ведь серьезной академической исторической науке требуется немало времени, чтобы просочиться на этот уровень, если это вообще когда-нибудь произойдет.
Не только историки считают модель «войны» изжившей себя и дискредитированной. Она неприемлема и для большинства ученых. Проанализировав взгляды современных ученых, социолог Университета Райса Элейн Говард Эклунд пришла к выводу, что «„непреодолимая вражда“ между наукой и верой – это карикатура, клише, которое можно расценивать лишь как насмешку над групповым мышлением, но отнюдь не как отражение реального положения дел»[531].
XX век стал свидетелем масштабного пересмотра упрощенных взглядов на пределы научного метода и на отношения науки и веры, характерных для предшествующего столетия. Тщательное изучение традиционных подходов породило новые возможности для позитивного и конструктивного диалога в тот момент истории западной культуры, когда возрождение интереса к духовности чувствуется на всех уровнях.
Мне бы очень хотелось, чтобы Докинз вместо риторических залпов и высмеивания несогласных присоединился к этому диалогу[532]. Почему? Одна из наиболее характерных черт западной культуры – ощущение растущего и все ускоряющегося отчуждения между гуманитарными и естественными науками, а также растущего беспокойства по поводу того, куда нас ведет наука. Еще в 1959 году Чарльз П. Сноу заметил: разрыв между наукой и искусством на Западе сделался настолько очевидным, что приходится говорить о существовании двух отдельных и непересекающихся культур: «Интеллектуальная жизнь всего западного общества все больше расходится к двум полюсам… Литераторы на одном полюсе… на другом – ученые, в особенности физики. Между полюсами пропасть взаимного непонимания»[533]. С тех пор дела, похоже, стали еще хуже. Некогда относительно цивилизованные разногласия между естественными и гуманитарными науками уступили место чему-то вроде боев со стрельбой.
Недавние исследования, посвященные влиянию науки на общество, демонстрируют растущую поляризацию между естественнонаучными и гуманитарными дисциплинами. Возможность примирения или хотя бы конструктивного диалога между ними уменьшается с каждым годом, и Докинз – один из тех, кто эту ситуацию лишь усугубляет[534]. Но это неправильно. Можно обратиться к лекции памяти Роменса под названием «Наука и литература», прочитанной сэром Питером Медаваром в 1968 году в Оксфордском университете. В ней этот выдающийся биолог и популяризатор науки предпринял попытку воссоединить то, что постоянно друг от друга отдалялось. Медавар предложил людям с обеих сторон «стремиться к пониманию не только достижений друг друга… не только целей друг друга… но и методов и концепций, а также способов мышления друг друга»[535]. Я за такой подход.
Естественные науки не ведут ни к атеизму, ни к христианству
Докинз считает науку верховным судьей в разрешении самых главных вопросов жизни, однако сталкивается с серьезной трудностью: научный метод не способен решить вопрос о существовании Бога. Те, кто полагают, будто научным путем можно доказать или опровергнуть существование Бога, выходят за пределы науки и рискуют злоупотребить ее методами или дискредитировать их. Некоторые выдающиеся биологи (например, Фрэнсис С. Коллинз, руководитель проекта «Геном человека») утверждают, что естественные науки создают положительную
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 71
