Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 93
не знаю, как я это сделал, – говорил Майкл Кроу. – Знаю только, что это сделал я»[339].
Полиция сняла все подозрения с Майкла лишь после того, как кровь Стефани Кроу обнаружили на одежде другого подозреваемого.
Мысль о том, что за нашим доктором Джекилом приютился мистер Хайд, оказалась весьма устойчивой. Дела Кроу и многих других, кого оправдали лишь после того, как улики не подтвердили их показаний, все-таки слушались в суде. Возможно, все эти случаи суть трагические совпадения, но сам факт того, что кто-то способен так основательно усомниться в собственном опыте, неслучаен. Он коренится в представлении о скрытом «я», которое приобретает культурное значение только в XIX веке.
Современный расчет рисков подразумевает не только наши действия. Не меньше, чем действия, он учитывает и то, какие мы. Схемы, по которым переплетаются первое и второе, могут быть разными. Мы можем, например (как это было с учеником Фрейда Горацием Фринком), беспокоиться о возможном разводе, и на следующем этапе это беспокойство уже становится симптомом наших скрытых проблем. Оказавшись внутри какого-нибудь безумного толкования, мы никакое беспокойство не можем воспринимать просто как беспокойство. Одно только наличие тревоги указывает, что что-то не так, если не с миром, так со мной. Подобно суперэго, груз которого Фрейд хотел снять с плеч своих пациентов, такое подозрительное отношение к себе – вечные размышления о том, чего мы действительно хотим и что действительно чувствуем, – проявляется как нечто навязчивое.
Анни рассказывает, как психоанализ одарил ее навязчивыми мыслями.
– В конце терапии мне трудно было браться за дверные ручки, – признается она. – Мне мерещился мужской член.
Очки-фаллодетекторы психоаналитика в конце концов приросли и к переносице Анни.
Двадцать пять лет назад Анни начала все заново. Сегодня, после альтернативной психотерапии, она уже понимает, что сигара – это просто сигара. Как основатель Парижской ассоциации пациентов с синдромом тревоги, она контактирует с другими людьми, имеющими подобный опыт. А еще она написала о своем опыте психоанализа и приняла участие в публичных дебатах с психоаналитиками. Пока французские интеллектуалы спорят, существует психоанализ или нет, психоаналитики редко конфликтуют с пациентами. И хотя в случае Анни они даже вступили с ней в полемику, заявив, что ею манипулировали и вводили ее в заблуждение, и аналитики, и общественность продолжают недоумевать, если пациенты имеют смелость пожаловаться на то, как с ними обошлись.
«В их картину мира не укладывается, что пациент может дать сдачи, что мы можем с фактами в руках критиковать их действия. У пациента нет на это права. Пациент может только проецировать. Пациент болен. Аналитик здоров».
В чем мы себя подозреваем
В набирающей силу литературе жанра автофикшн, где авторы делятся самыми тайными моментами личного опыта, самоусиливающаяся тревога проявляется в самых разных формах. Среди тяжелых мыслей, описанных Карлом Уве Кнаусгором в «Моей борьбе», есть и мучительные воспоминания о периоде, когда он боялся, что кто-нибудь, включая его подругу, решит, что он гей. Кнаусгора не привлекают мужчины. Он боится быть неправильно понятым, боится, что кто-то увидит в нем некое несоответствие действительности, которое тем не менее трудно будет опровергнуть.
Беспокойство по этому поводу само становится поводом для беспокойства. Когда где-нибудь – хотя бы и по телевизору – поднимают тему гомосексуальности, герой «Моей борьбы» беспокоится, что может странно отреагировать. Именно так он и реагирует:
…один из героев в британском сериале, который мы смотрели, был геем, и при каждом упоминании об этом я краснел. Не потому, что я тоже был геем и боялся в этом признаться, а потому, что вполне мог представить себя геем. Смешно, потому что я и впрямь краснел, когда речь заходила о геях, поэтому у мамы имелись все основания заподозрить меня, и от этой мысли я краснел еще сильнее.
В западной культуре феномен самоусиливающейся тревоги не очень-то замечают. Поэтому чем сильнее Кнаусгор краснеет, тем больше опасается, что фрейдистский стереотип верен: «В худшие минуты я действительно думал, будто я гей»[340].
В мемуарах о материнстве Рейчел Каск «Дело жизни» («A Life’s Work») мы находим подобную ситуацию, но в отношении дочери, о рождении которой Каск временами сожалеет. Даже придя домой с ребенком на руках, она ощущает себя так, будто «трагедия сбила ее с ног». Мебель и комнаты напоминают ей о потерянной жизни. Ее внутреннее «я» пугает ее. После бездетного существования, которое, как ей кажется, она предала, она испытывает «панику попавшего в ловушку человека» и «острое желание измены»[341].
Тревога из-за ошибки, которую она, возможно, совершила, заставляет Каск тревожиться еще больше. Но, в отличие от Кнаусгора, тревоги Каск направлены вовне. Она беспокоится, что ребенок чувствует фальшь, что ребенок не любит ее и поэтому тянется к отцу, «как растение тянется к новому источнику света». Когда у дочери случаются колики, Каск винит в этом себя: наверное, ей не хватает материнских чувств[342].
Все а вдруг строятся вокруг представления Каск о том, что ее ущербная сущность изливается на дочь: «Может, мое молоко отравлено, ведь оно прошло через мое нечистое „я“? Вдруг молоко передало это сообщение? Передало моей дочери темное смятение, которое я ощущаю, когда она плачет?» Малейший промах – как когда она выходит из себя и кричит над детской кроваткой – Каск рассматривает как доказательство того, что ее амбивалентное внутреннее «я» делает ее плохой матерью.[343]
Когда подобные а вдруг берут верх, тревога подтверждает сама себя. В глазах индивида, который уже научился подозревать себя, мысли «А вдруг я гей?» и «А вдруг я плохая мать?» способны сделаться истиной.
Думать о своих мыслях значит думать о своем «я». Мысли о мыслях означают переход, который Жан-Поль Сартр называет «от дорефлексивного к рефлексивному», или «от познания к метапознанию», как сказали бы другие. Женщина думает: «Как же я устала от ее криков», в следующий момент: «А вдруг я так подумала, потому что я плохая мать?» – и тут же первая мысль наполняется новым смыслом. Мысли о мыслях всегда трансформируют мысль, которая первой пришла нам в голову.
Но мысли о мыслях не должны превращаться в подозрение к себе. Можно подумать: «А вдруг я плохая мать?», но не углубляться в этот вопрос. Что именно пустит в нас корни в качестве подозрений к себе, зависит от культуры, в которой мы живем. Думать, не являются ли циничные мысли признаком плохого родителя, конечно, тяжело, если не смотреть при этом на родительство как на начало новой
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 93
