образования созвало специальную экспертную комиссию, в которую входили ветеринарный врач, управляющий цирком, офицер-кавалерист, директор зоопарка и несколько школьных учителей. Комиссия должна была установить, действительно ли Умный Ганс умен, или его просто выдрессировали каким-то особенным образом. Как сообщается в газете, «комиссия сделала заявление, в котором утверждала, что не нашла какого-либо мошенничества в выступлениях лошади и что методы, применяемые владельцем, господином фон Остином, для ее обучения, существенно отличаются от таковых у дрессировщиков и соответствуют тем, которые применяются при обучении детей в начальных школах»[68]. То есть Ганса признали конем не дрессированным, а образованным, как человек.
Однако в 1907 году было проведено еще одно расследование. На основе ряда экспериментов с Гансом немецкий биолог и физиолог Оскар Пфунгст смог доказать, что лошадь на самом деле не столько отвечала на вопросы, сколько реагировала на бессознательные сигналы, которые считывала в позе и жестах своего хозяина. Да, Ганс оказался действительно умен, но не в решении арифметических задач, а в расшифровке малозаметных знаков, посылаемых хозяином или кем-то из аудитории, кто знал правильный ответ. В каком-то смысле Ганс был даже умнее, чем предполагали его хозяин и комиссия: и не понимая, о чем его спрашивают, но и не имитируя понимание, он, как телепат, непосредственно читал мысли вопрошающего. Дело в том, что, задавая какой-то вопрос, обычно мы уже предполагаем правильный ответ; суть ответа вплетена в саму ткань вопроса – и животное научилось ее выражать доступными средствами.
Это открытие сыграло важную роль в развитии методов исследования мышления у животных. Оно получило название «ожидаемый эффект экспериментатора», или «эффект Умного Ганса». Впоследствии тот же эффект обнаружили и у других животных: попугаев, шимпанзе, собак, а также у людей[69]. Сегодня нечто похожее дает о себе знать в нашей коммуникации с искусственным интеллектом. В разнообразных попытках выяснить у ChatGPT и других подобных программ, осознают ли они, что делают, есть что-то от экспериментов с Умным Гансом, которые сто лет назад проводили люди, преисполненные энтузиазма по поводу новейших на тот момент исследований интеллекта у животных. Вопросы, которые мы адресуем алгоритму, составлены таким образом, что они уже содержат в себе определенные данные, и именно благодаря восприимчивости к этим данным ИИ так хорошо поддается обучению и переходит к самообучению. Помните историю про чат-бот Microsoft Bing, который признался в любви своему собеседнику, а тот пересказал их диалог в New York Times[70] – в той же самой газете, где в 1904 году другой журналист описывал невероятные способности Умного Ганса? Что такое душа: предполагаемая способность чат-бота влюбляться или его готовность давать правильные ответы? Не на озвученные вопросы, но прямо на бессознательное желание вопрошающего, встроенное в разговор, словно зашифрованная подсказка. Что если чат-бот просто считал желание собеседника быть любимым? Неважно, понимает ли алгоритм значение заданных вопросов; в той мере, в какой самообучающийся машинный интеллект производит новые данные, которые представляются осмысленными, – он умный.
Маленький Ганс тоже умный. Der kluge Hans и der kleine Hans в чем-то похожи. У обоих имеются талант к обучению и способность правильно отвечать на вопросы. Умный маленький Ганс очень усердно подыгрывает отцу, заранее знающему все ответы, и изобретательно расшифровывает его сигналы – вплоть до того, что, когда анализ заканчивается и мальчик принимает отцовскую теорию эдипова треугольника, он находит из него очень элегантный выход: «Наш маленький Эдип придумал, как перехитрить судьбу и устроить счастливый финал. Вместо того чтобы расправиться с отцом, он дарует ему такое же счастье, о каком мечтает он сам; он сделает отца дедушкой и поженит на его собственной матери»[71]. Такое решение звучит мудро и великодушно, переигрывая мотив «судьбы», под которой Фрейд буквально понимает мифический акт отцеубийства.
Убийство отца – одна из главных тем психоаналитической антропологии Фрейда. В работе о Федоре Достоевском, сославшись на «известную точку зрения», согласно которой «отцеубийство – основное и древнейшее преступление как человечества, так и отдельного человека»[72], Фрейд разъясняет его роль в происхождении эдипова комплекса следующим образом:
Отношение мальчика к отцу, как мы говорим, амбивалентно. Помимо ненависти, из-за которой хотелось бы устранить отца в качестве соперника, обычно имеется и некоторая доля привязанности к нему. Обе установки сливаются в отождествлении с отцом: хотелось бы занять место отца, потому что он вызывает восхищение; хотелось бы быть таким, как он, и поэтому желательно его устранить. Весь этот процесс наталкивается теперь на мощное препятствие. В определенный момент ребенок начинает понимать, что попытка устранить отца как соперника угрожала бы ему кастрацией. Стало быть, из-за страха кастрации, то есть в интересах сохранения своего мужского начала, ребенок отказывается от желания обладать матерью и устранить отца[73].
Разумеется, эта конфигурация желаний не выражается напрямую, и сам пациент ее не признаёт; она реконструируется в ходе аналитического лечения по косвенным признакам и симптомам. Фрейдовский метод сродни археологии, в которой выводы о жизни исчезнувших цивилизаций делаются по найденным материальным артефактам. Можно было бы возразить, что живой человек, проходящий психоанализ, – это не исчезнувшая цивилизация. Однако в каком-то смысле все мы исчезнувшие цивилизации. В театре нашей души разыгрываются представления по мотивам событий, в которых когда-то, вероятно, участвовали наши далекие предки. Подобно тому, как в «Федре» Платона душа припоминает то, что было с ней до рождения, по Фрейду наша психика хранит филогенетическое наследие и память о том, что было не с нами. В этом смысле расхожая критика Фрейда с позиции здравого смысла – никто же на самом деле не хочет убивать отца или жениться на матери! – бьет мимо цели. Более последовательными представляются попытки оспорить идеи Фрейда на его собственной территории.
Любопытная критика такого рода представлена в книге Сержа Леклера «Ребенка убивают». Ее название также отсылает к работе Фрейда «Ребенка бьют», где речь идет о распространенной сексуальной фантазии при мастурбации, о которой рассказывают больные истерией и неврозом навязчивости[74]. Леклер указывает на то обстоятельство, что фантазия «ребенка бьют», о которой пишет Фрейд, без труда достигает сознания; однако есть другая, более глубинная фантазия, которую может выявить только психоаналитическая работа: «ребенка убивают». Не отцеубийство, но детоубийство, согласно Леклеру, представляет собой «самую первичную из всех фантазий»[75]. По ту сторону гипотетического бессознательного желания ребенка убить отца находится бессознательное желание отца убить ребенка, о чем свидетельствуют такие распространенные в истории человеческой культуры сюжеты и практики, как ритуальные жертвоприношения детей или убийства первенцев. Вспомним миф о Кроносе, пожирающем своих сыновей, потому что ему сказали, что один из них свергнет его, или даже распятие Иисуса Христа, Сына Божия, в христианской традиции.
Миф об Эдипе тоже вписывается в этот нарратив: все начинается
